– На скачках в Пимлико, – рассеянно ответил Джо, уже начиная составлять в уме список возможных покупателей. Если ему суждено заниматься этим отвратительным делом, он сделает все, чтобы его – ее – лошади попали в хорошие руки. Но чтобы сделать это, да еще в такое время года, придется попотеть. До Дня благодарения подать рукой, а через три недели начнется Рождество. Лошадники так же подвержены праздничной горячке, как и все остальные.
«Счастливого вам Рождества, мисс Хейвуд».
– Бен, старина, Джо уволили. Она продает Уистлдаун. А ему нужно продать их всех. Его лошадей. – Томми говорил вполголоса, как будто у Джо был неоперабельный рак или что-нибудь еще хуже.
– Кончай заливать, Томми. – Бен тоже был их другом с детского сада. Они знали друг друга так давно, что могли считаться родственниками. Это имело свои хорошие и плохие стороны.
– Я не заливаю. Богом клянусь, чистая правда.
– Да, Бен, правда, – устало сказал Джо, прежде чем Бен успел потребовать подтверждения. Райдер остановился, как пораженный громом. На его лице был написан испуг.
– И что ты будешь делать?
Джо пожал плечами. Он готов был грызть ногти от гнева и отчаяния, но крепился из последних сил.
– Это ее лошади. Если она велит их продать, я обязан подчиниться.
Бен покачал головой:
– Какого черта ее сюда принесло? Думает, ей все позволено? У тебя есть контракт или что-нибудь в этом роде?
Джо захлопал глазами. Как видно, бомба, взорванная Александрой Хейвуд у него под носом, начисто отшибла ему мозги. Каждый год он подписывал какой-то клочок бумаги, присылаемый поверенным Чарльза Хейвуда. Читал он его один раз, только тогда, когда получил впервые. В последний раз этот документ лег на его стол в сентябре, и Джо подмахнул его, не глядя. Но это действительно был контракт, согласно которому он являлся управляющим фермой Уистлдаун и личным тренером уистлдаунских лошадей. Законный, заверенный контракт. Если ему не изменяла память, действовавший до декабря следующего года.
– Ты знаешь, есть.
Какое-то время все трое молча смотрели друг на друга.
– Ты не думаешь, что об этом нужно сообщить нашему Аттиле Великому? – наконец улыбнулся Томми.
Ответная улыбка Джо была мрачной.
– Пожалуй, мне стоит немного поболтать с мисс Хейвуд. Прежде чем она объявит аукцион или что-нибудь в этом роде.
Когда Алекс оставила машину на подъездной аллее Уистлдауна, она чувствовала себя хуже некуда. За последнее время она сообщила скверное известие такому количеству людей, что должна была к этому привыкнуть, но так и не привыкла. Даже если перед ней стоял столь несносный человек, как Джо Уэлч.
Пришлось напомнить себе, что этот разговор, как бы он ни был неприятен, остался позади. Она сделала то, что должна была сделать. Выполнила долг перед отцом. Можно было гордиться собой: она проявила решительность и с честью вышла из трудной ситуации – столкновения с тяжелым человеком. Если бы отец знал, он гордился бы ею. Но она чувствовала усталость. Смертельную усталость. Хотелось только одного – лечь, уснуть и проспать несколько дней подряд.
Вспышка гнева отняла у нее последние силы.
Уэлч не знал одного. Ей до смерти не хотелось расставаться с Уистлдауном. И с лошадьми тоже. Он был прав: ее отец любил и ферму, и животных. Будь ее воля, она сохранила бы ферму в память о нем. Он всякий раз с каким-то детским нетерпением предвкушал свой визит сюда, регулярно совершавшийся раз в два года. Уистлдаун был его убежищем от напряженной жизни. Летом он время от времени проводил здесь выходные, бросая все ради возможности понаблюдать за успехами любимой лошади. Уистлдаун был одним из немногих приобретений, которые он сделал просто ради удовольствия, не думая о материальной выгоде. Но ничего нельзя было поделать. Ферма была роскошью, которую они больше не могли себе позволить. Следовательно, ее нужно было продать. «Если бы я уступила поверенным, предлагавшим взять Джо Уэлча на себя, сегодняшнего неприятного разговора не было бы», – думала Алекс. В конце концов, что такое ферма? Мелочь. Она спокойно могла бы остаться в Филадельфии.
Но она была обязана приехать. Необходимость лично сообщить Джо Уэлчу об увольнении была лишь предлогом. Она пренебрегла мнением друзей, которые доказывали, что этот визит будет слишком болезненным. Она отвадила эскорт поверенных самым простым способом: сказав «нет». В конце концов, эти люди были ее служащими. Ей было необходимо посетить ферму Уистлдаун в одиночку. Необходимо позарез. Уверенность в том, что она способна справиться с собой, была лишь видимостью. На самом деле Алекс ни в чем не была уверена. Она ощущала пустоту, оцепенение, страх и чувство, что ее предали. Когда стало ясно, что с Уистлдауном придется проститься, Алекс испытала яростное, жгучее, непреодолимое желание посетить место, которое так любил ее отец. То самое место, где он умер. Она хотела увидеть, где это случилось, и, если удастся, понять, как и почему. Иначе она никогда не сможет примириться с его смертью.
Ее отец покончил с собой? Это невозможно: насколько она знала отца, самоубийство не вязалось с его характером. Отсюда возникал вопрос: а знала ли она его вообще? Алекс думала, что знает. Видимо, она ошибалась. Поднимаясь на крыльцо Уистлдауна, она сделала глубокий вдох. Воздух был влажен и холоден. Она знала, что скорбь делу не поможет, и заставила себя думать о другом. Алекс остановилась у дверей, обернулась и обвела взглядом окрестности. Тут было красиво даже в пасмурный день. Бескрайние поля тянулись от горизонта до горизонта. Отсюда были видны лишь два дома: чья-то крыша вдалеке, а всего через два поля отсюда – обшитый белой вагонкой деревенский дом, в котором жил Джо Уэлч с семьей. В полях паслись разномастные лошади. Алые попоны (алый и белый были цветами конюшни Уистлдауна) делали их похожими на дикие маки.
Особняк Хейвудов был выстроен из массивных камней за несколько десятилетий до Гражданской войны. Потом кто-то обновил кухню, добавил ванные, провел водопровод и электричество, но в остальном дом не изменился. Стены были выкрашены в белый цвет и украшены широким крыльцом с шестью высокими коринфскими колоннами. Дом выглядел так, словно сошел со страниц «Унесенных ветром».
Впервые Алекс побывала здесь вскоре после того, как отец купил этот дом. Тогда ей было пятнадцать лет. Она была самолюбива, вспыльчива и отчаянно воевала с новой мачехой (номер три, Алисией), тоненькой как тростинка и много о себе думавшей бывшей фотомоделью. Летний визит, казавшийся нескончаемым, занял две недели. Алекс приехала вместе с отцом и своей трехлетней единокровной сестрой Нили.
