— … вот мне и было страшно. Хм… Кирилл Петрович?..
Я тряхнул головой. О, Боже! Только не это.
— Да?..
— Я рассказала.
— Я… слышал…
Щеки краснеют… Уши… блин, только не уши…
— Я поняла… — Вика из последних сил сдерживала ироническую улыбку. — Мне можно идти?
Эх, отнять у меня и сжечь мой диплом… Психолог я, как же…
— Подожди… — поиск подходящего вопроса был похож на судороги всего мозга. — А милиция спрашивала, почему вы расстались?
Идиот, что ты несешь…
Вика забросила ногу на ногу и откинулась на спинку кресла. Прежнюю стеснительность почему-то сняло как рукой.
— Ну да… Хотя это никого не касается.
— Согласен. Но… как ты думаешь, это сильно зацепило Леху?
Вика даже не злилась на меня за дурацкие вопросы, потому что теперь осознавала себя хозяйкой положения. Я засмотрелся на нее и очень смутился. Она заметила это — и поняла, что имеет преимущество.
— Не знаю. Но, поверьте, Литвиненко не такой слизняк, чтобы застрелиться из-за того, что я его бросила.
Ольшанская быстро облизнула губы и довольно прищурилась, будто бы и не говорила о таких страшных вещах. Я подумал, что ее глаза имеют как раз такой цвет, как вода в Черном море в солнечный день, — изменчивый, темный, глубокий сине-зеленый… Я тряхнул головой, клятвенно пообещав себе больше не смотреть на нее дольше пяти секунд.
— Ты?
— Конечно! — она фыркнула, уже откровенно смеясь надо мной. — Иначе бы он вряд ли стал доставать меня два месяца… Его не интересовали те, о кого он первым вытер ноги. В общем, было приятно пообщаться, но я пойду…
Она медленно встала с кресла, небрежно расправив короткую джинсовую юбку, и еще раз томно взглянула на меня через плечо. В тот момент я припомнил девчонку, едва ли не дрожащую от страха перед моим кабинетом, и удивился. Ну почему после каждого нашего разговора остается все больше и больше вопросов?!
Единственное, что я мог сделать, — это проводить ее до дверей. Вдруг Вика замерла, всего на мгновение, будто надеялась услышать от меня что-то действительно важное. В ее глазах появилось нечто новое, невысказанное, нечто, не дававшее ей покоя, но она никак не решалась произнести вслух. Я вздрогнул. Уже взявшись за ручку дверей, я почти прошептал то, что понял буквально за миг до ее ухода:
— Я знаю, почему ты испугалась. Не то, что ты на самом деле могла быть причиной его смерти. А то, что каждый мог об этом подумать.
Она бросила на меня быстрый встревоженный взгляд, закусив нижнюю губу, будто почувствовала внезапный приступ боли. Я отступил, выпуская ее из кабинета. Вика, не поворачиваясь, сокрушенно покачала головой.
— Не «мог подумать», а «подумал». Даже я… на какую-то гадкую долю секунды. Но, понимаете, он же никогда не любил меня, я прекрасно это знаю. Разве человек может застрелиться из-за расставания с кем-то, кого он не любит?
Я едва выдержал ее полный отчаяния взгляд.
— Да, мне было страшно, — продолжила почти шепотом. — Но я действительно не знаю, почему он так сделал. И меня коробит от одной мысли, что я — официальная версия его самоубийства. Так что это нужно просто пережить, вы ничем не поможете… Спасибо…
Я хотел ответить свое привычное «Не за что», но подумал, что сегодня это прозвучит как никогда правдиво.
Алла Ивановна редко заходила в мой кабинет, чаще мы сталкивались в холле или в учительской, но сегодня она пришла сама, вежливо потарабанив костяшками пальцев по двери.
— Работаете, Кирилл Петрович?
Я угрюмо кивнул, раскладывая бесчисленные пачки тестовых анкет перед собой ровными стопочками.
— Только что говорила с матерью Литвиненко. Уголовного дела по факту его смерти не будет.
Шуршание листков мгновенно прекратилось, я поднял на нее встревоженный взгляд.
— Как не будет?!
— Вот так. Нет состава преступления. Они так и остановились на основной версии — самоубийство. Александра Анатольевна говорит, что милиция пообщалась с одноклассниками и друзьями и выяснила, что незадолго до смерти у Леши был несчастливый роман. Вы, наверное, знаете — с Викой Ольшанской… Еще и предсмертная записка, его почерк. Кроме того, других отпечатков пальцев на оружии не обнаружено. Все.
Я встал из-за стола и подошел к директрисе.
— А откуда он вообще взял этот обрез?
Она пожала плечами.
— В принципе, сейчас это уже не важно. Все выглядит так, будто это и в самом деле самоубийство.
Я схватил со стола телефон.
— Куда вы собрались звонить?
— Сидоренко. Что за бред… Как они могли не завести дело?!
Через несколько гудков мне промычал что-то невразумительное сонный голос Вовки.
— Вов, так что, уголовного дела не будет?
— А? Что?..
Я отвернулся от Аллы Ивановны и зашипел:
— Сидоренко, твою мать, просыпайся! Вы что, не будете возбуждать дело по смерти Литвиненко?!
— Не ори, у меня голова лопнет! Мы вчера до трех ночи квасили…
— Поздравляю. Так что там с нашим делом?
— Да все просто… Все сошлось… самоубийство… Сам он, понимаешь? Я с пацанами, с девчонками разговаривал из класса, с учителями, со знакомыми его… Отпечатки, следы пороха на руках… Ну все же ясно! Или ты еще что вспомнил?
Я с силой выдохнул воздух и со злостью сжал трубку. Черт! Хотя он, в сущности, прав…
— Вов, это до сих пор в голове не укладывается. Я уверен, что если бы вы покопались поглубже, наверное, можно было бы найти мотив. Не мог он этого сделать из-за девочки. Не верю я в это.
— А его друзья верят, очень даже.
Я удивленно вскинул брови.
— Какие друзья? Кто это говорил?
— Думаешь, я фамилии помню?.. Кажется, кто-то из его класса… Да, собственно, он, в основном, с одноклассниками только и общался, как оказалось… Но мы за день по двадцать человек опрашивали — я хрен вспомню сразу… Кажется, парень говорил, высокий такой, темный…
Я тяжело вздохнул. Скорее всего, он имеет в виду Сдобникова, который считает, что все неприятности в жизни Лехи начались после знакомства с Ольшанской. Слышал уже…
— И что, больше никакой зацепки?
Вовка раздраженно прочистил хрипящее горло.
— Кирилл, давай так: если тебе нечем заняться, то вперед — перепроверяй, узнавай, тестируй, че ты там еще можешь. Я тебе говорю: мы проверили всех, кого нужно. Все чисто. У всех алиби, хорошие характеристики и ангельские нимбы. Нароешь новые факты — звони. Как по мне, так земля ему пухом, дурачку… На мне два трупа со следами насильственной и так висят…
Я мысленно представил эту картину. Да уж… с нашей криминальной обстановкой в городе самоубийство из-за несчастной любви и вправду хороший повод не заморачиваться насчет нового дела и повысить раскрываемость. Вовка молчал, только оглушительно зевая мне в трубку, но вдруг снова захрипел:
