— Привет, Маш. Помнишь, мы как-то с вами рисовали животных? Ну этих, несуществующих… — я протянул ей листок, и она кивнула, увидев своего льва. — Я хотел бы поговорить с тобой о нем.
Она виновато улыбнулась, будто не поняла моих слов.
— Как его зовут? Ты не написала…
— Не знаю. Ему, по-моему, все равно, — ее голос показался мне сухим и колким.
— Почему?
— Потому что он царь зверей. Он же лев! — она снова улыбнулась, но на этот раз немного ярче, видимо, мои вопросы казались ей нелепыми.
Я с пониманием кивнул, на самом деле пытаясь устаканить хаотичные мысли. Как мне с ней говорить? Что спросить? Как не спугнуть? ЧТО ЖЕ ВООБЩЕ ДЕЛАТЬ?!
— Ну да. Какой же он царь, если он боится и кричит?
— Кричит? — она уставилась на свой рисунок и удивленно захлопала ресницами.
— Ему больно?
Я замер. Она наконец посмотрела мне в глаза, но тут же отвела взгляд, заметно вздрогнув.
— Нет, наверное. Это я просто так нарисовала.
Я наклонился к ней ближе и тихо спросил:
— А тебе?
Маша с готовностью замотала головой:
— Не, все хорошо.
Ой, как мне не нравятся эти слова!
— Ладно, — я расправил плечи и откинулся на спину кресла. — А с кем ты в классе больше всего общаешься?
Она опустила глаза, пару раз быстро скользнув по моему лицу. Ей ужасно не хотелось отвечать. Девочка поджала губы, рассеяно поводив по картинке пальцем.
— Со всеми общаюсь. Так, понемногу…
Это значит — ни с кем… Я нервно сглотнул и заерзал на стуле.
— Кирилл Петрович, у меня все хорошо, — вдруг сказала Маша, положив на стол свой рисунок. — Людмила Сергеевна уже как-то со мной говорила. И тесты я какие-то писала… Она тоже думала, что я странная.
— Но я не думаю, что ты странная, — возразил я. — Думаю, что ты хорошая, нормальная девушка. Мне просто время от времени интересно поговорить с разными учениками… ну, и это моя работа как бы… — я улыбнулся, она едва не выдохнула с облегчением и ее лицо посветлело. — Вот сейчас меня заинтересовал твой лев. Интересно, о чем ты думала, когда его рисовала.
— Не помню… Это же давно было, — девочка судорожно сжала ткань своих рукавов-крыльев, ее губы нервно подрагивали.
Стоп. Надо сбавить обороты. Черт с ним, со львом.
— Хорошо. Маш, ты не против, если мы с тобой вместе поработаем? — я протянул ей несколько бумаг. — Мне просто надо, чтобы ты заполнила эти анкеты. Это просто для отчета.
Она пробежала глазами по вопросам. Н-да, вряд ли ей понравится тест на склонность к суициду…
— Это все должны заполнять или только я? — Маша нервно сглотнула.
— Ну, все заполняли немного другие тесты. А этот я хочу поручить именно тебе. Только там много вопросов. Справишься?
Карасева наклонила голову набок.
— Постараюсь.
Пока она заполняла тест, я угостил ее шоколадной конфетой и внимательно наблюдал за каждым ее движением. Маша сидела на самом краю стула, ссутулившись, практически вжавшись в стол, и писала медленно, будто тянула время. Я заметил, что ее внимание постоянно рассеивается — она по минуте могла смотреть в окно, не мигая, а потом, внезапно очнувшись, продолжала выполнять тест. Не думаю, что ей было скучно — иногда она тяжело вздыхала, будто соглашаясь с проблемой, а некоторые вопросы вызывали заинтересованный блеск в ее глазах, и я вглядывался в бумагу, чтобы отметить для себя порядковый номер.
Через двадцать минут Маша закончила, протянув мне исписанную бумагу.
— Спасибо, Маш, выручила. Тебя точно ничего не беспокоит? Может, хочешь о чем-то поговорить?
Ее глаза мгновенно стали огромными от испуга, она отчаянно замотала головой.
— Не, все хорошо, Кирилл Петрович…
— Ладно. Если вдруг захочешь — заходи в любую минуту. Я тут постоянно торчу…
Она улыбнулась, обхватив себя руками, будто ей внезапно стало холодно, и ушла. Я тяжело вздохнул и закрыл лицо руками. В кабинет заглянула Юля, дежурившая все время под дверью.
— Что там?
Я покачал головой.
— Да, Юль, похоже, приплыли. Ну, если бы она истерила, манерничала или что-то о бренности бытия сказала… или хотя бы упомянула о Литвиненко — я бы не так волновался, — я покрутил ручку. — Но она отнекивается. «Все хорошо».
— Это плохо?
Я с уверенностью кивнул.
— Когда в глазах такой страх и печаль — вообще ужасно. Если она это сделает, то сделает уверенно, наверняка. Ей не нужна показуха и пафосное спасение.
— Что же делать?
Я забрал из ее рук классный журнал и открыл на странице с номерами телефонов родителей.
— Будем думать…
* * *
Я звонил матери Маши Карасевой раз десять, но ни мобильный, ни домашний телефон не отвечали — создалось впечатление, что они и вовсе были указаны в журнале неправильно. В конце концов, мое терпение лопнуло и я поехал к ним в гости.
Машин дом стоял на отшибе, почти на окраине шахтного поселка. До нашей школы, находившейся практически в центре города, девочке приходилось ехать на маршрутке или, хуже того, на рабочем автобусе в компании с подвыпившими после смены шахтерами. Район был на редкость убогим. Поднимаясь по улице, я не заметил ни одного ребенка или хотя бы школьника — возможно, родители не выпускали их гулять с наступлением сумерек, а может быть, их тут просто не было. Я поднялся на четвертый этаж и позвонил в дверь.
Внешность матери Карасевой меня удивила. Мне открыла высокая полная женщина с практически неподвижным лицом, а ее короткая стрижка была уложена так идеально, что казалась париком. От нее настолько веяло суровостью и решительностью, что, даже не зная наверняка, я бы и так догадался — она работает в органах… а конкретно — в налоговой инспекции.
— Здравствуйте. Меня зовут Кирилл Петрович Сафонов, я из Машиной школы, психолог. Я вам звонил, но телефон…
— До меня тяжело дозвониться, все трезвонят целыми днями, — нетерпеливо перебила она и первой протянула мне руку. — Ольга Геннадьевна. Я скоро ухожу, на работу вызвали, так что у вас несколько минут. Устроит?
Я чуть не поперхнулся и кивнул. Меня подавляла эта властность в каждом взгляде. Несколько секунд она не двигалась, размышляя, стоит ли меня впускать в квартиру, но потом все же отступила. Гостиная, куда я попал из узкого и темного коридора, выглядела ничуть не лучше — темно-красные обои и массивные бордовые шторы с бахромой никак не способствовали расслаблению. Даже шикарный диван в углу комнаты выглядел как-то неуютно. У меня все не вязалось в голове — как, работая на такой престижной и хорошо оплачиваемой должности, Карасева-старшая не переехала ближе к центру, а упрямо продолжала жить с дочерью у черта на куличках? По-видимому, ее мало что интересовало, кроме бесконечной работы.
