ней сейчас разговаривал?
Я слегка улыбнулся.
– Знаешь… Первое время действительно кажется, что любая коряга в парке роднее того человека, которого ты когда-то любил, но… со временем все меняется. Этот человек из чужого становится просто ничем, неинтересной декорацией, на которую даже не обращаешь внимания, как на прохожего, идущего по улице. Физически я могу с ней общаться, но такой потребности уже нет… Молчание больше не приносит дискомфорта. Я слышу ее голос, вижу ее руки, глаза, – кажется, что она есть, но в то же время она стала чем-то настолько незначительным, ненужным, будто она всего лишь видение, фата-моргана, приходящая из ниоткуда, когда я нахожусь в институте, и уходящая в никуда, когда меня там нет.
– Что ж, это и вправду «все».
Я проснулся от того, что ветер громыхнул плохо закрепленным карнизом за окном. Подняв подушку, я прислонился к стене и начал растирать лицо руками. Сердце выстукивало привычный спокойный ритм.
– Странный сон, – пробубнил я.
Она действительно не курит, да и машины у меня нет.
– И больше всего тебя удивляет именно эта часть сна? – усмехнулся Голос.
Я вспомнил тот странный диалог. Я ведь не знаю и никогда не узнаю, что чувствует Мария на самом деле. Мой мозг всего лишь показал то, что я хотел увидеть, чтобы испытать меня, чтобы я проверил свои чувства.
– Испытания во сне? Интересно.
Я поднялся и прошел на кухню. Хорошо бы чая, подумал я. Крепкого, черного.
– С водкой?
– Без.
– Сегодня снова ехать к ним?
– Верно.
Я бросил в стакан пакетик «Greenfield» и залил его кипятком. Вода почти мгновенно окрасилась в темно-оранжевый цвет.
– В последнее время ты что-то зачастил туда. Зачем ты это делаешь? Они же тебя не понимают.
– Но мне же необязательно общаться с ними, верно?
– Верно.
– Они – всего лишь декорации взаимоотношений. Они мне не нужны.
– Верно.
Я устремил взгляд дальше, в зыбкие блики города. Казалось, что кто-то развернулся и посмотрел прямо на мой дом, на мое окно, в мои глаза. Кто-то похожий на меня, кто-то, уже находящийся внутри меня, но еще не виденный в реальности. Кто-то, кто есть мое вдохновение и моя боль. Кто-то, с кем я способен пройти любой огонь и любую воду. Кто-то, кто есть часть меня, блуждающая в этом хаотичном бессмысленном мире. В ее глазах неопределенного цвета, застывших предо мной, я увидел тот же огонь, те же чувства, то же одиночество.
– Скоро я найду того, кому смогу открыться полностью. Хватит распылять себя на всех подряд. Хватит отрывать от сердца частички и отдавать не пойми кому, уродуя себя.
Сердце резко ударилось, и по всей грудной клетке разлился жар волнения – жар тупой уверенности в том, что все получится. Призрачный силуэт кого-то нежно улыбнулся и исчез с моего окна, махнув на прощание рукой. «До встречи», – сказал он мне.
– Надейся и жди.
Я отхлебнул горячего чая и окинул взглядом улицу. Типичная утренняя суматоха: люди, переполненные трамваи, пробки.
– Ну что, ничего не просыпается?
Я покачал головой.
– Нет.
– Значит, пора собираться и ехать?
Теперь я и вправду понял, что весь бег из этого места, от этих предметов, да даже от этих людей – это бег от своих чувств и от Марии; это бег с целью найти кого-то… Глупо. Очень глупо.
– Пора ехать?
В какой-то момент я научился находить опору и понимание в самом себе; научился подбадривать и спасать себя; научился выговариваться самому себе. Может быть, это звучит как отчаяние, но иначе было бы совсем худо.
– Да… К черту их. К черту их всех! Осень, нет, зима должна изменить все. Скоро все должно проясниться.
– Должна изменить?
– Нет, обязана!
Снова светло-серые стены, снова белые лампы, как в застенках гестапо. Я сидел рядом с ней и чувствовал непонятное воодушевление. Она пару раз посмотрела на меня, но я ничего не сказал, даже не повернулся к ней, сделав вид, что не заметил; она, кажется, что-то говорила мне, но я по-прежнему молчал. Я мысленно усмехнулся. Странно, думал я, раньше и представить не мог, что мы можем перестать общаться полностью, но теперь мы даже не здороваемся и не прощаемся. Я и раньше молчал, но теперь я молчал вдвойне.
Я понял, что порой должно пройти много времени, прежде чем что-то разрешится. Очень много времени.
Я решил, что должен отпустить ее, чтобы двигаться дальше. Должен смириться с тем, что ничего не вышло. Должен послать ее к черту хотя бы мысленно. Это то, что я обязан сделать. Без этого я не смогу дальше жить.
Как? Пока не знаю. Совсем не знаю. Главное что-то выбрать, а решение найдется само.
– Найдется же?
Ответа не последовало.
– Ты будешь с ней общаться?
– Не знаю, наверное.
– Она твоя подруга?
– Нет. Я не могу назвать ее своим другом. Дружбу все равно не построить на обломках любви. Она просто моя знакомая, просто моя одногруппница, с которой я могу перекинуться парочкой слов во время занятий или на перемене. А по факту она – никто. Более того: ее не существует. Это лишь остаточный образ Мари. Та Мари, моя Мари, умерла. Больше внутри меня ничего не цветет. Все давно сгорело и рыться в этом пепле уже бессмысленно. Его нужно развеять по ветру.
Все. Хватит. Хва-тит.
Я подошел к окну и посмотрел на темное осеннее небо. Это не то небо, под которым мы когда-то свободно гуляли с Мари. Оно не заставляет мое сердце петь. Под ним мое сердце сходит с ума. Это небо проклято; оно жестокое, страшное и холодное; под этим небом меня живьем закапывали в землю; под этим небом я убил Мари. Но именно под этим небом я вновь могу спокойно вздохнуть.
– Ты же хотел искренне поговорить с ней.
– Хотел…
– И?
– Я поговорил с ней во сне. Этого достаточно. Она выбросила меня как ненужный хлам, а значит я должен сделать с ней то же самое. Ее нужно отпустить. Ее нужно выбросить.
Я открыл окно. Прохладный воздух бодрящей свежестью ворвался в легкие. Я глубоко вдохнул в себя позднюю осень, которая больше не пахла Мари.
Какой-то парень курил под фонарем, стоя в луже. Вокруг мокрые дома, люди, машины – не сосчитать. Но среди всего этого шума он не ощущает ничего, кроме собственного одиночества.
И это небо… оно такое одинокое, но такое свободное. Оно покрыто темными нарывами облаков, но все еще держится, все еще живет.
– А ты?
– Я?
