— Храм? Какой еще храм? — В голосе Викентия Модестовича послышались искреннее удивление и беспокойство. — Синагога?
— При чем тут синагога? — удивился в свою очередь Михаил Соломонович. — Я хоть и еврей, но крещен в православную веру.
— Ты? Православный? Подпеваешь попам в театральных византийских рясах! — пророкотал Викентий Модестович. В его голосе послышались растерянные нотки. — Ты же когда-то был секретарем партийной организации, Миша! Партсобрания проводил…
— Заблуждался, прости, Господи. — Лина увидела, как Михаил Соломонович вышел из беседки и широко перекрестился, обратив смиренный взор на безоблачное небо. — А потом я прозрел. Понял, что «материя — объективная реальность, данная нам в ощущениях… Богом», — как говаривал покойный философ Александр Зиновьев. Наверное, Викеша, я прирожденный руководитель. Раньше избирали парторгом — теперь церковным старостой. Перед тобой смиренный прихожанин храма Непорочного Зачатия. Да и тебе бы я посоветовал: пока не поздно, одумайся, крестись. Умоляю, не помирай во грехе! Если хочешь знать, я это как врач тебе советую.
— Нет, я потрясен! Я раздавлен! — Викентий Модестович так разволновался, что снял соломенную шляпу и протер большим клетчатым платком вспотевшую лысину. — Как можешь ты, врач, профессор, серьезный ученый, позволять себя обманывать каким-то безграмотным хитрым попам? Ты что, всерьез уверовал в непорочное зачатие?
— А партеногенез? Ты что, Викеша, биологию в школе не проходил? — развел руками гость. — А если проходил, тебе прекрасно известно, что растения могут размножаться и без партнеров. А оплодотворение из пробирки? Или клонирование? Как они вписываются в твои закоснелые взгляды?
— Все вышеперечисленное чудесами вообще не считаю, — отрезал Викентий Модестович, и Лина услышала его возмущенное покашливание. — Обычное развитие науки. Ты что, и вправду думаешь, что ведешь свой род от Адама?
— Ну, обезьяну я оставлю для твоего семейного альбома, — ядовито заявил гость, красноречиво взглянув на шерстистые руки приятеля, — твой экстерьер — серьезный аргумент в пользу надуманной теории старика Дарвина. А я — всего лишь скромный потомок Адама. Хотя моя Дора Львовна, царствие ей небесное, была крупновата для мужского ребра. Но, честно говоря, из-за ее любопытства меня вполне могли изгнать из рая. Так даешь ты нам деньги на храм или нет? — нетерпеливо вопросил гость.
— Надо подумать. — Патриарху явно не хотелось расставаться с ощутимой суммой. — Тут дело принципа. Не хочу поддерживать своими денежками опиум для народа.
— Ну ладно, думай до вторника, — милостиво разрешил Михаил Соломонович. — А я пока с твоего позволения отдохну денек у тебя в поместье, раз уж притащился по жаре на электричке в такую даль. Во вторник мне на дежурство — тогда и освобожу тебя от своего общества.
Ангелина сидела тихо, стараясь как можно дольше не обнаружить свое присутствие. Хотя понимала, что подслушивает. Но разговор неожиданно заинтересовал ее. Вопросы веры и безверия волновали Лину столько, сколько она жила на свете.
Лина выросла в семье потомственных безбожников. Мятежный прадед-поляк, по семейному преданию, скрываясь в пещерах Киево-Печерской лавры от царской полиции, из любопытства отломал у святых мощей палец. А тот возьми и окажись… восковым. Видимо, монахи пытались сохранить тайну о нетленности мощей и прибегли к откровенной подделке. Это обстоятельство, а еще тот легендарный факт, что бабушку потеряли, когда везли в санях крестить под Рождество, правда, вскоре нашли на обочине зимнего тракта, — все это привело к тому, что ее бабка до самой смерти в девяносто лет оставалась воинствующей атеисткой. А мама вообще была серьезным ученым-физиком и разговоров о религии не признавала. К решению Ангелины креститься она отнеслась так, как если бы та в трудную минуту стала принимать легкий антидепрессант. «Наверное, тебе это надо, — сказала мать, — а я могу обойтись и без подобных подпорок. Потому что, с точки зрения нынешней науки, мир устроен намного сложнее, чем внушают нам религии мира в целом и догматы православия в частности. В соблюдении наивных обрядов я не вижу смысла».
Никаких мыслей креститься перед смертью «на всякий случай», как делает большинство людей, мама не допускала. Сочла бы это предательством своих убеждений.
А Лине после крещения стало немного легче жить на свете, потому что, в отличие от ее дорогих предков, она верила в загробную жизнь. Хотя наследственное безбожие частенько смущало душу…
Словом, метания Михаила Соломоновича ей были близки…
Честно говоря, Викентий Модестович не очень-то обрадовался решению приятеля поселиться у него в доме, пусть на пару дней. Не хотелось отвлекаться от работы над мемуарами в обществе юной красавицы. Да и проводить время в спорах в такую жару было лень. Но патриарха внезапно осенило:
— Миша, сейчас я познакомлю тебя с одной милой дамой. Марианна — моя подруга детства и соседка по бывшей коммуналке. Кстати, как и ты, была членом партии. Коммунистической, разумеется. У вас найдется много общих тем для бесед. Чудненько проведете время.
— М-да, представляю, сколько ей лет, если дама выступала на партсобраниях в эпоху «дорогого Леонида Ильича», — проворчал гость, скосив глаза на Серафиму. — Ну ладно, давай сюда свое антикварное «золото партии».
И два джентльмена, подтрунивая друг над другом, как в юности, и подталкивая друг друга локтями, словно подростки, направились к дому.
Тем временем в ворота усадьбы въехала машина, из нее выкатилась Люся, как обычно увешанная пакетами и сумками, словно ослик поклажей.
— Так и знала, в этом доме все умрут с голоду, но без меня ни к холодильнику, ни к плите не подойдут! — возмутилась она, окинув взглядом полянку, на которой толпились домочадцы. Она строго взглянула на Олесю, поспешно забравшую у хозяйки часть пакетов и всем своим видом изобразившую усердие.
— Ну да, без вас тут никто ничего не ел, — виновато оправдывалась помощница. — Кто говорил — жарко, кто — рано, а у некоторых — вообще особая диета. — При последних словах домработница красноречиво взглянула в сторону Валерии. Дама сосредоточенно сидела в позе лотоса на коврике под яблоней.
— А некоторые вообще ничего не едят, — наябедничала Лина, показав глазами на Серафиму. Но у той как раз зазвонил мобильник, и девушка поспешно скрылась в беседке.
— Да не переживайте вы, Людмила Викентьевна, тут столько лишних ртов, что малэнькая экономия в хозяйстве не помешает, — подбодрила Олеся хозяйку. — А кто за вас соскучился, тот пускай откушает моего борща. (Хоть и не харчо, як некоторые хрузинские чоловики любят!) Между прочим, я в одном доме работала, так там гостей вообще одними чипсами, а прислугу — дошираком кормили.
