Люся, не слушая болтовню Олеси, тараторившей на варварской смеси малороссийского и московского наречия, подхватила оставшиеся пакеты и поспешила в дом. К бесчисленным и нескончаемым домашним делам.
Звук был тихим, но безотчетно тревожным. Вначале Ангелине показалось, что какая-то птица гортанно скликает сородичей. Или что у соседей сработала автомобильная сигнализация. Потом Ангелина решила, что в доме запиликал будильник. Однако странные и тревожные звуки не исчезали, напротив, становились все настойчивей и громче. Наконец Лина, прислушавшись, внезапно все поняла, порывисто вскочила и кинулась в дом. Возле шезлонга, как лепестки огромного фантастического цветка, остались розоветь в скошенной траве ее дачные тапочки.
Вскоре она поняла, что звуки доносились не из дома, а из подвала, куда недавно был сделан отдельный вход. Лина бежала к большой железной двери, не обращая внимания на еловые шишки, валявшиеся по всему участку и больно коловшие босые ноги. Она уже знала: этот полуплач-полустон мог принадлежать только одному человеку — ее подруге Люсе.
У двери в подвал кто-то резко схватил ее за руку. Это был муж Олеси — Василий.
— Мадам, стойте! — закричал он. Лина не послушалась, тогда он не слишком-то вежливо рявкнул: — Стой, говорю! Замри! Назад, дурище московское! Все ноги себе переломаешь!
Ничего не понимая, Ангелина заглянула в проем лестницы и отпрянула. На ступеньки, ведущие в подвал, кто-то щедро разлил подсолнечное масло. Новенький мрамор блестел так, словно его натерли воском.
«Ну и ну, словно булгаковская Аннушка тут побывала», — растерянно подумала Лина и крикнула в темноту:
— Люсь, ты как?
— Хуже не бывает, — простонала подруга из глубины подвала, — нога… кажется, я ее вывихнула или сломала. Ой, так больно, Линка, ты бы только знала!
— Держись! — прокричала Лина. — Домохозяйки не сдаются! Вперед, гардемарины! Спускаюсь к тебе…
Василий ожесточенно тер ступени тряпкой с растворителем. Лина, нетерпеливо отпихнув сторожа, стала медленно и осторожно спускаться в глубокий подвал. Она крепко держалась за перила и все же пару раз едва не шлепнулась, словно звезды на ледовом шоу. Наконец глаза медленно привыкли к полумраку, она увидела подругу. Та, бледная, сидела прямо на каменном полу, держась за ногу, и подвывала от боли. Лине потребовалась пара секунд, чтобы глубоко вдохнуть, подавить подступившие к горлу рыдания и взять себя в руки. Затем она объявила почти веселым голосом:
— Я вижу, «Цирк со звездами» не удался?
— Да уж, шлепнулась будь здоров. Наверное, эта рохля Олеся масло с утра разлила, а вымыть ступеньки забыла, — прорыдала Люся. — Вечно у нее такое случается. А она, видишь ли, никогда и ни в чем не виновата. И зачем мы сделали этот выход через подвал! В доме на ступеньки хотя бы коврики набиты были! А тут — не успели.
Люся все еще сидела на полу, обхватив обеими руками правую ногу и раскачиваясь от боли. Даже отползти в угол, где лежал тюк со старыми тряпками, не хватало сил.
— Вот невезуха, — простонала Люся, — сегодня в нашем доме самый черный день в этом году. Только-только поверила, что с Денисом все в порядке, как сама шлепнулась со всей дури в этот подвал. И какого черта я именно сейчас полезла за огурцами? Неужели не обошлись бы? Да запросто! И вообще, вино солеными огурцами закусывать — дурной тон. Да и со вчерашнего дня еще пара штук в холодильнике оставалась. Знаешь, Лин, мне еще повезло. Нет, правда. Только ногу повредила, а могла ведь вообще без головы остаться. Понимаешь, едва я приземлилась, рядом со мной шлепнулся здоровый мешок со всяким барахлом. Тяжелый, тебе и даже мне не поднять. После моего падения покачнулась вон та бочка. Помнишь, она еще пустая стояла, ты все спрашивала, что в ней. Ну и… В общем, все одно к одному. Представляешь, Василий пристроил этот мешок на бочке с самого края. Ну, мог бы хоть раз думалку включить! Понятно, чужое — не свое, но я же им неплохие деньги плачу, Лин! Короче, они с Олесей — та еще семейка! Давно бы выгнала, да разве сейчас найдешь надежных и честных работников в загородный дом? Эти хотя бы не воруют.
— Ну ладно, поплакали, постонали, а теперь попробуем встать, — потребовала Лина, — пора отсюда выбираться.
Люся оперлась на руку подруги и, стараясь не наступать на больную ногу, заковыляла наверх. А Лина с грустью почувствовала, что от светлого утреннего настроения не осталось и следа.
Михаил Соломонович сосредоточенно обследовал на веранде Люсину ногу, и с каждой секундой лицо его становилось спокойнее и увереннее.
— Знаешь, Викеша, как клиницист скажу тебе: ничего страшного, — наконец заявил он. — Холод, покой — и скоро наша Люси поскачет по своим грядкам, как бегунья по дорожке с барьерами. Да, сильный ушиб, да — растяжение связок, но, поверь мне, перелома нет. А путешествие в город только растревожит ногу.
— Может, рентген сделать? — на всякий случай спросила Ангелина.
— А толку-то? — встряла Марианна, возникшая на веранде. — Наш мэр окончательно разрушил городскую систему здравоохранения! Раньше она худо-бедно работала. Правда, слишком худо и очень бедно. Зато теперь даже в дорогой клинике, где наблюдается Люся, больных лечат одни блатные недоучки.
— Какой еще рентген? — проворчал, не слушая болтовню Марианны, Михаил Соломонович. — Я к старости научился все видеть насквозь — не хуже рентгена или какого-нибудь психа экстрасенса. Вот, к примеру, тебя, Викеша, насквозь вижу. Похоже, у тебя от стресса созрел очередной грузинский тост. Пойдемте, друзья, скорее в дом, выпьем хорошего вина. Я как раз захватил бутылочку, — не отступал Михаил Соломонович. — У врачей, как вы догадываетесь, этого добра всегда в избытке, при желании спиться недолго.
И Михаил Соломонович, обхватив Люсю за талию и велев ей посильнее опираться на руку, осторожно повел даму к столу.
Первая, кого увидела в столовой честная компания, была Олеся. Женщина сидела на диване и громко, со вкусом рыдала, закрывая лицо маленькой красной подушечкой. Внушительные формы южной красавицы колыхались при каждом громком всхлипе.
— Олеся, что случилось? — разволновалась Люся. — Кто тебя обидел? Успокойся, пожалуйста, расскажи все по порядку.
Я не разливала масло, Людмила Викентьевна, — прорыдала Олеся в подушку так, что у нее получилось «не д-а-здива-а-ла». Когда она наконец отняла подушку, ее хорошенькое прежде личико оказалось таким же красным, опухшим и изрядно помятым, как сама подушка. — Честное слово, Людмила Викентьевна, не разливала. А вы вот взяли и упали. Сижу, ничего не могу делать, все думаю про этот случай… И как такое могло случиться?
