Встретились они за обедом. Вдвоем, на веранде – до беседки, видимо, ослабленному «хозяину» было не добраться. К тому времени уже и Николай привез Саше все вещи по списку, включая несколько книг по гражданским делам и просто художественных, для легкого чтения, а также зарядное устройство для мобильника, пару рабочих папок с документами и так, приятные мелочи вроде любимого домашнего халата, кружки, подаренной женой. На душе стало как-то теплее, пока Александр разбирал их в спальне. Но стоило сейчас лицезреть постную мину Коновалова, как все хорошее настроение улетучилось в трубу. Даже молча, просто соседствуя за столом, он умудрялся изводить Сашу.
– Как вам плов? Антон Сергеевич мастерски его готовит.
– Да, отличный, – ответил Саша, лишь бы отвязаться. Ему было все равно и на повара, и на плов.
– Вечером будет баранина, – протянул Коновалов, аппетитно облизываясь.
– Мне все равно, – отрезал Александр, не став томить.
– Что вас тревожит? – вкрадчиво поинтересовался Семен Викторович, увлеченно намазывая тост маслом – так, словно давно не делал ничего столь же обыденного и приносящего удовольствие. Саша вспомнил, что примерно с таким же выражением лица делал себе бутерброды, когда вернулся домой с войны. В окопах, постоянной грязи бутерброд – ясное дело, роскошь. Когда же Коновалов успел истосковаться? Неужели за сутки?
Даже это простое действие порождало множество поводов и подозрений. Нет, Коновалов определенно нервировал Сашу больше положенного. Мысленно дав себе пинка, Остапенко попробовал отпустить гнетущее ощущение непроявленной, недосказанной беды, висевшей в воздухе грозной тучей.
– Меня много, что тревожит, – сказал Александр с деланным безразличием к собеседнику.
– Ломаете голову над поведанной мною историей? – с тем же упоением Коновалов помешивал в чае сахар. Может, у него просто привычка – растягивать наслаждение едой? Что за человек – сплошная загадка.
– Я не успел осмыслить всего, что вы наболтали, – бросил Остапенко, уткнувшись в свою тарелку. Аппетитный запах ничуть его не занимал. – И нет, я не ломаю голову.
– Смиритесь с нашим вынужденным сотрудничеством, если уж вам так тяжело.
– Мы не сотрудничаем, – возразил Александр, вскинув взор.
– Как угодно, – пожал плечом Семен Викторович. – У вас появились догадки, кто может желать вам смерти?
– Приятные темы вы за столом обсуждаете, – раздраженно бросил он. – Нет, понятия не имею.
– Я бы на вашем месте сосредоточился на более важном.
– А вы будьте на своем месте – мне с вами меняться не улыбается, – сплюнул Саша и вышел из-за стола. Понимая, что ведет себя слишком по-ребячески и нагло, он все же ушел, ничего более не сказав. Общество бизнесмена тяготило, и информация из его уст гораздо лучше воспринималась и осваивалась, когда тот находился в менее выгодном положении – в лежачем. А еще лучше – в предсмертном. Но это уж, конечно, мечты о несбыточном и совсем несвоевременные.
Остаток дня Саша провел в своей комнате, выходя несколько раз только по нужде. Сочную баранину ему и то услужливо преподнесли прямо в спальню, вездесущий Николай, которого Остапенко уже заочно прозвал мистер «Зоркий глаз, зоркое ухо». Телохранитель умел выбирать правильные моменты для своих появлений, и к нему Александр готов был привыкнуть довольно быстро – человек и вправду не доставлял никаких хлопот, а в исполнении приказов и просьб – идеально собран и точен. Что вовсе не делало его на автомате хорошим человеком. «Такой и убьет по команде, не задумываясь», – мрачно подумалось недоверчивому Саше, когда он провожал взглядом преданного Коновалову Николая.
В одиночестве Остапенко сумел собрать все мысли в кучу и разложить их по полочкам. Открывшаяся ему версия событий десятилетней давности отнюдь не радовала. Запутывала, побуждала гору вопросов. Ему было противно принимать и осознавать такую правду. От нее Александру было гадко, отвратительно. Словно он окунулся с головой в ту грязь, которую описывал Коновалов, однако в отличие от Семена Викторовича, Саша не видел для себя выхода, не знал, где просвет. Соприкоснулся с заразой, и теперь не в силах ни смыть, ни излечиться от нее. Признание Коновалова оставило после себя неизгладимый шлейф самых мерзких впечатлений.
Боже, как низки помыслы Коновалова, что сейчас, что тогда. Разница только в степени и масштабности разрушений, которые они за собой несли. Но что из них хуже – открыто ненавидеть полмира и половину наций, смотреть сквозь пальцы на возможность убийства неугодных и быть причастным к самому настоящему террору, устроенному твоими отморозками; или столь же неприкрыто лгать бывшим врагам якобы о своей благосклонности, вести с ними дела и бизнес, изворачиваться, лишь бы урвать у них лишний кусок для себя любимого. Везде сквозило лицемерием, подлой, продажной душонкой. Так что лучше Коновалову уже никогда не стать. Как и заслужить уважение у Саши.
Остапенко вляпался по-крупному, связавшись с ним и позволив остаться. Но, несмотря на это, он был твердо убежден, что судьба дала ему шанс разобраться, покончить с прошлым. Поэтому отпускать Коновалова, как носителя столь важной информации, Александр пока и передумал.
До того, как отрубиться и без сил провалиться в сон, Саша еще покопался в вариантах, кто же мог желать ему смерти. Он вспоминал своих клиентов – память у него была, на удивление, цепкая. Затем всплыла недавняя ссора с соседом – однако повод был настолько ничтожен, что уж представить полуалкоголика Еремеева, расчетливо планирующего убийство того, кто не дал в долг денег, да еще столь прицельно стрелять (от прямого попадания Остапенко спасла собственная предосторожность – случайность), было никак невозможно. Из друзей у Саши имелась пара приятелей со студенческих лет (из-за одного из которых он и влип во все это), но те продолжали время от времени беззастенчиво пользоваться его природной безотказностью и о чем-то просили – в высшей степени невыгодно избавляться от такого бесконечного, бездонного «сосуда помощи». Конечно, они могли дать Коновалову наводку на Остапенко и специально заслать его к тому в дом, но слишком уж сложным, затратным и малоправдоподобным это выглядело, даже на вкус восприимчивого Александра.
Похоже, что Коновалов все-таки не при чем.
То есть с него, разумеется, все началось, но пуля – не с его подачи.
Так ни до чего Саша и не добрел в своих размышлениях, составил несколько заметок, забив их в телефон – только там он мог относительно гарантировать конфиденциальность записей. На часах не было и десяти вечера, когда Остапенко окончательно сморило.
