— как после часа на карусели, но стены не шатаются. Дойдем! «Доползем ли, долетим ли…»
Вот черт! Ее не просто уложили — еще и раздели до белья. Ладно хоть оно — новое. Если бы еще и застиранное, как халат той бабули…
Нашла, о чём беспокоиться!
— Где моя одежда? — И голова враз закружилась втрое злее.
А стены вспомнили, что стоят ровно непростительно долго.
— Понятия не имею, — уже суше повторила санитарка. Явно вообще жалея, что заглянула.
— Вот, возьми мой халат, — вмешалась вторая бабуля. — Запасной. Мы обе — худые, влезешь.
Не только влезла — утонула. Потому как халат — размера на три больше, а бабушка дистрофик — только в собственном воображении. Мама тоже себя любит причислять — только к интеллигенции. Потому что закончила первый курс техникума и иногда читала книги. Раз в месяц примерно — под настроение. Любовные романы обычно. В городке, где чаще читают лишь учителя, — действительно достижение.
Ровный ряд кабинетов. Пост медсестер (или санитарок?) с яркими журнальчиками. Глянцевыми.
Эти вряд ли что знают и вряд ли вообще станут вдумываться.
А вот и ординаторская.
— Я — Светлова… Зорина Владимировна.
Хмурый взгляд пожилого врача ясно показал, насколько «Владимировной» он ее считает. И насколько ужасно сидит бабкин халат. И когда его в последний раз стирали. И насколько качественно.
— Что вы хотели? — Голос эскулапа вполне может работать холодильником. Взгляд из-под роговых очков — тоже. И нетерпеливое постукивание пальцев.
— Я хочу узнать, в какой палате моя мать, Антонова Маргарита Викторовна?
Судя по глазам — с радостью изрек бы: «В морге». Просто чтобы поставить зарвавшуюся нахалку на место.
— К ней нельзя — она в тяжелом состоянии, — отрезал врач.
Хоть вообще ответил!
Жива! А… насколько?
— Что с ней? — Почему в драке Зорка без проблем лезет напролом, а сейчас так постыдно дрогнул голос? Почему он вечно дрожит так не вовремя? — Что именно?
— Физически — в порядке, руки-ноги целы. — Теперь в голосе — не только лед. Еще и одолжение. Так говорила учительница математики, прежде работавшая в школе для умственно отсталых.
Впрочем, она всегда подчеркивала, что «разницы нет». Просто «вам всем» еще диагноз не поставлен.
— Вы не договариваете, — решилась продолжить Зорка.
Эскулап явно поколебался, не выдворить ли ее вон. И… не выдворил. Засомневался, что в одиночку сумеет? Вдруг она — не настолько больна?
— Сильное сотрясение мозга, обширная травма. Это вызвало определенные повреждения нервных центров.
— Чем это грозит?
— При надлежащем уходе заболевание, возможно, с годами излечимо. Тем более что вопрос о переводе в соответствующее заведение уже решается.
— Каком переводе?! — Страх перед врачом исчезает по капле. Сметенный более сильным. И жутким. — И что именно с ней произошло? Мне из вас клещами каждое слово вытягивать?
Светило медицины вновь удостоил тупую собеседницу презрительным взглядом:
— Зорина… Владимировна, ваша мать сошла с ума. И должна находиться в соответствующем месте. Для таких, как она. На попечении государства. Раз уж ее родственники не собираются о ней заботиться. Еще вопросы есть?
Что? Что он несет? Он думает, Зорка — последняя дрянь?! Да какая разница, что он там думает, что они все думают…
— Почему? Я собираюсь…
— Светлова Зорина Владимировна, полных пятнадцати лет от роду, мне напомнить вам законодательство Российской Федерации? Вы не можете заботиться ни о ком. Вам самой будет назначен опекун, ваш брат будет воспитываться в детском доме, а мать — лечиться в психиатрической больнице. По достижении восемнадцати лет вы можете попытаться изменить текущее положение дел. И если соответствующие органы сочтут вас в состоянии…
— То есть моя мама попадет туда, где больные умирают с голоду, и их обкалывают неизвестно чем, а Женька угодит в детскую тюрьму, только потому, что мне нет восемнадцати?
— Именно так. А сейчас — извините, у меня еще есть на сегодня дела. Если вы не в курсе, то юридические консультации — не мой профиль. Я, видите ли, врач.
— А что лично я могу сделать?
— Выйти, закрыть за собой дверь и оставить меня в покое. Желательно выписаться отсюда поскорее. И больше здесь не появляться.
Зорка так и сделала — по крайней мере, первую часть. И в дверях едва не столкнулась с другим светилом с белом халате — уже женского пола. Врач или медсестра — не разберешь. Все они тут на одну… морду.
— Это что такое было? — донеслось сквозь неплотно прикрытую дверь.
— Это была девочка из поколения «пепси». — Можно даже представить, как он пожимает плечами. — Судя по одежде — из неблагополучной семьи. Очень неблагополучной. На редкость наглая и дурно воспитанная. Почему-то для всей страны российские детские дома и больницы — достаточно хороши, а вот для ее родственников…
— Ничего себе! Если еще всяких соплячек от горшка два вершка спрашивать! Молоко на губах не обсохло, а туда же…
Зорка уныло побрела прочь. Кто это тут думал, что хуже быть уже не может?
Кстати, когда ее отсюда выгонят? Сегодня? Завтра? Одежду-то хоть отдадут? А вещи? И в каком состоянии эта самая одежда — после аварии-то? Хуже этого халата? И насколько?
В палату Зорка вошла на негнущихся ногах. Почти вползла. Побитой собакой. Вика и ее друзья плясали бы от радости. Вместе с «бакланами».
— Девонька, — окликнула доселе молчавшая бабуля. — Будь ласточкой, позови этих. Тут опять той бедолаге капельницу менять пора.
— И лучше поторопись, — поджала губы дама. — Таким, как ты, конечно, плевать, что из-за тебя погибнет человек, но всё же…
Что ей сделала молодежь? Орет под окнами? Устраивает пляски с бубнами этажом выше? Или родные дети — «неблагодарные уроды и эгоисты»? На самом деле или только в ее воображении?
Вернуться. В ординаторскую… К тем.
А и вернуться!
Можно еще к медсестрам на пост.
А вот нет!
Какого черта?! Какого черта именно Зорку обвиняют направо и налево? Какого черта это делает каждый первый, знакомый с ней всего пару-тройку минут? Что у нее такое написано на безвольном лбу, что чертов каждый первый…
Коридор лег под ноги бархатной дорожкой. А Зорка прошагала королевой. С гордо поднятой головой. Еще бы каблуки — стучать! Погромче.
Дверь открылась сразу. Может, скоро и начнут запираться изнутри, но пока не додумались. Плохо с ней знакомы. Надо было у ее согорожан спросить. Бывших.
— Это еще кто? — знакомый тон на сей раз уже не вогнал в страх. Привыкаешь ко всему.
— Это я — из поколения «пепси», наглая, паршиво одетая и с необсохшим молоком, — усмехнулась Зорина. Им обоим. — Во-первых, в палате Љ3 пациентке пора снимать капельницу,
