— Она была хорошим специалистом?
— Очень. Мы все ее так любили! Скромная девушка была, хорошая. Могла стать крупным специалистом. Если бы не замужество… — Эту фразу Губарев слышал уже во второй раз. Наталья Григорьевна явно жалела, что Дина Александровна изменила цеховому братству и пустилась в самостоятельное плавание. Без музейной работы и «девочек».
— Какой она была по характеру?
Тихой, старательной, трудолюбивой. К ней всегда можно было обратиться за помощью. Она никогда не отказывала… Маму свою очень любила. Переживала, когда та умерла от сердечного приступа.
— Когда это случилось?
— Ну… Диночка тогда у нас уже год проработала… Значит, ей было года двадцать три…
Наталья Григорьевна смотрела на майора с благожелательной улыбкой. Было видно, что она гордится своей «девочкой».
— Какая тема диссертации была у Дины Александровны?
— «Растительные мотивы в ювелирных изделиях кубачинских мастеров».
— У Дины Александровны были близкие подруги?
— Да… конечно… мы все дружили.
Елейный тон Натальи Григорьевны уже начинал потихоньку раздражать Губарева.
— Я говорю о близкой подруге, — подчеркнул он.
— Ах да… конечно, была. Вера Фокина. Вот видите, на фотографии они рядом. Вместе. Вера тоже очень способная. Была, — Наталья Григорьевна огорченно поджала губы. — К сожалению, Вера…. трудная жизнь, — кадровичка вздохнула. — Не справилась с ней. Увлеклась Бахусом. — Так музейный работник изящно выразилась о пристрастии Фокиной к алкоголю. — Очень жаль, — продолжала она. — Потому что Веру могут в любой момент уволить. Новый директор…
— Давно он у вас?
— Валерий Васильевич был назначен приказом министра культуры полгода назад.
— Фокина здесь?
— Вы хотите с ней поговорить?
— Да.
— Она сегодня в музее. Но… — кадровичка запнулась, — вы поосторожней. Они с Диночкой так дружили… были просто неразлучными. Всякое напоминание о Диночке ранит ее. Вера — резковата. Но это от трудной жизни. Так она хорошая девочка, добрая. Если иногда и срывается, то это потому, что она…
— Не справилась с жизнью, — закончил майор. Наталья Григорьевна посмотрела на него с легкой укоризной. В голосе майора ей послышалась (и вполне справедливо) легкая издевка.
— И еще… А Дина Александровна приходила к вам после своего замужества? Навещала коллег? — спросил Губарев.
Наталья Григорьевна вздохнула:
— Ни разу.
Вера Фокина выпадала из унылого ряда «музейных девочек». Это была крашеная блондинка с неприязненно-колючим взглядом. Она сразу закурила, а в качестве пепельницы использовала треснувшее блюдце, вынутое из ящика стола.
— Фокина Вера Николаевна?
— Да.
— Я провожу расследование убийства мужа Дины Александровны…
— А при чем здесь она? Укокошила мужа, да? Губарев чуть не поперхнулся.
— Я выясняю все о его близком окружении. Жена, как вы понимаете, относится к числу этих людей.
— Понимаю. — Карие глаза в упор смотрели на него. — И чего вы хотите от меня?
— Я хотел поговорить о Дине Александровне… Вы же были с ней близкими подругами?
— Кто вам это сказал?
— Наталья Григорьевна.
— А… понятно. Были, — подчеркнула последнее слово Фокина.
— Какой была Дина Александровна?
— Хитрой. Себе на уме… Очень расчетливой. Облик серой мышки, увиденной на фотографии,
никак не вязался с этой характеристикой.
— Не похоже, — задумчиво сказал майор.
— Не похоже, — в глазах Фокиной сверкнула ярость. — Очень даже похоже! Просто этого никто не видел до поры до времени. Динка умела притворяться. Даже голосом умела играть. Когда надо было, могла такую на себя томность напустить, как актриса первостатейная.
«Диночка» была разжалована бывшей подругой до «Динки».
— В самом деле?
Но иронии в тоне Губарева Фокина не заметила.
— Да, представьте себе. Когда она сюда пришла, ее главной мыслью было — сделать карьеру. Поступить в аспирантуру. Написать кандидатскую. Ради этого она готова была мыть за всеми чашки и быть девочкой на побегушках. Ее так и использовали вначале. Потом стали жалеть, помогать. Дали характеристику для аспирантуры. Поступила. Поняла, что, пока учится, может потерять место. Вернулась… Работала, выслуживалась. Старой директрисе лизала задницу. Потом встретила этого… — кивок головой, — Лактионова. Окрутила моментом! Не посмотрела, что был женат. Мы и глазом не успели моргнуть, как она оказалась замужем. Скрыла от всех. Как они познакомились, на свиданки бегали…
Губарев смутно понял негодование близкой подруги, от которой скрыли такой важный факт личной жизни, как знакомство с мужчиной. Наверное, музейное «братство» предполагало полную открытость во всем. И каждое знакомство выносилось на всеообщее одобрение или порицание. А тут… все было втихаря. Шито-крыто. Было отчего прийти в ярость. Выскочить замуж, даже не согласовав это со своими «девочками»!
— Везучая она, Дина, — рука, стряхивавшая пепел в блюдце, дрогнула. — Повезло…
— Вы радовались за подругу…
Радовалась… — Фокина тряхнула головой. — Радовалась! Да она ни разу не приехала и не позвонила мне! Выбросила, как ненужную тряпку. А ведь мы были как сестры. «Верочка, Верочка!» Она ездила ко мне на дачу, приходила в гости. А что потом? Побоку!
Фокина помолчала.
— Она начала процветать. Пробилась наверх, туда. А ее подруга горбатилась здесь, в пыльном музее. Могла бы позвонить, приехать.
Губарев чуть было не спросил: зачем? Но вовремя понял, что эта реплика вызовет новый всплеск негодования у бывшей подруги Дины Александровны.
— Так и жизнь проходит, — с тоской протянула Фокина. — Как пыльная трухлявая бумага. Рассыпается на глазах. Вот я — специалист по Китаю. Китайскому искусству эпохи империй Тан и Сун. Вы что-нибудь знаете об этом?
Губарев отрицательно покачал головой.
— А между прочим, это была эпоха необычайного взлета поэзии, литературы, изобразительного искусства. Китайский Ренессанс. Но кому это сейчас нужно? Никому…
Наступило молчание.
— С тех пор как Дина Александровна покинула вас, вы ее больше не видели?
Фокина подняла голову. Прядь небрежно окрашенных волос упала на лицо. В глазах заискрились непонятные огоньки…
— Нет, почему же… видела.
— Когда?
— Примерно полгода назад.
— Где?
— На выставке Динкиных картин.
— Она хорошо рисовала?
— Да, неплохо. И, возомнив себя великой художницей, решила устроить персональную выставку в галерее.
— Какой? — быстро спросил Губарев. Фокина наморщила лоб.
— Кажется, «Сандар». Да, «Сандар», — уже уверенно повторила она. И снова молчание. Губарев видел, что она борется с собой, словно решает внутреннюю проблему: говорить — не говорить.
