Он продолжал внимательно рассматривать ее в темноте, потом вдруг соскочил с лошади.
— Вы измучены, — сказал он, — вы не сможете дойти, более того, я не позволю вам. Мы находимся недалеко от деревни. Я довезу вас туда. Давайте, я помогу вам сесть в седло.
Он быстро усадил ее, взял в руки поводья.
— Так лучше, не правда ли? Вам, должно быть, не очень удобно, я хотел сказать, тяжело и страшно было ночью на болотах. Башмаки насквозь мокрые и подол платья тоже. Вы поедете со мной, отдохнете и обсохните. Поужинаете. А уж потом я отвезу вас в таверну «Ямайка».
В его голосе звучала неподдельная доброта, забота и уверенная сила. Мэри вздохнула с облегчением, чувствуя, что может довериться этому человеку: она была спокойна и уверена, что с ним она в безопасности. Он посмотрел вверх, подняв голову так, что удалось рассмотреть его глаза из-под полей шляпы. Странные у него были глаза, прозрачные, как стекло, и очень бледного цвета, почти белые. Редкие глаза, такие не часто увидишь, одна из причуд природы. Они пристально смотрели на нее, словно просвечивали насквозь, от них нельзя было спрятаться, нельзя укрыться, но Мэри было все равно — она успокоилась и доверилась спасителю, надеясь на его порядочность и заботу. Внезапно ее что-то озадачило в его лице: из-под шляпы выбивались белые волосы. Она подумала, что имеет дело с пожилым человеком, а его лицо было совсем гладким, без единой морщинки. И тут она поняла причину странного цвета глаз и волос: альбинос, он был настоящий альбинос.
Спутник снял шляпу.
— Пожалуй, мне следует представиться, — сказал он с улыбкой. — Хоть наша встреча необычна, ритуал необходимо соблюдать. Меня зовут Фрэнсис Дэйви, я священник из деревни Алтарнэн.
Дом Фрэнсиса Дэйви казался необыкновенно умиротворенным, стояла такая тишина, которой трудно было подобрать название. Дом, казалось, в одну прекрасную лунную ночь появился из сказки, возник, как избушка на курьих ножках. Такая обитель должна утопать в роскошных цветах, в целом море цветов, но пробраться к ней нелегко: нужно продираться сквозь злой колючий кустарник. Тем слаще награда. Под окнами навевают прохладу гигантские листья папоротника, и белые лилии качаются на длинных стеблях. В сказке были бы гирлянды дикого плюща, обволакивающие высокие каменные стены и закрывающие вход, и сам дом словно погружен в сон вот уже тысячу лет.
Что за причудливые мысли? Мэри улыбнулась и протянула руки к огню. Ей нравилась эта тишина, она навевала покой и уносила страх. Здесь был совсем другой мир, такой непохожий на таверну «Ямайка». Там тишина таила недоброе, от заброшенных комнат веяло холодом. Тут все по-другому. Гостиная, где она сейчас сидела, предназначалась, судя по мебели, для вечерних бесед: стол посреди комнаты, картины на стенах — все чинно и солидно, ничего лишнего. Вещи тоже казались сонными. Когда-то здесь жили люди — счастливые мирные люди: старый пастор проходил в эту дверь с толстыми книгами в руках, а там, у окна, седая женщина в голубом платье вдевала нитку в иглу, занимаясь вечерами рукоделием. Это происходило очень давно. Теперь они покоились на церковном кладбище, имена их стерлись на могильном камне. Когда их не стало, дом погрузился в молчание, ушел в себя. Тот, кто сейчас здесь жил, старался не нарушать стиль жилища.
Наблюдая, как хозяин накрывает стол к ужину, Мэри думала, как благородно он себя ведет, совершенно в традициях старины. Другой на его месте завел бы светскую беседу, гремел посудой, суетился, стесняясь обоюдного молчания.
Девушка продолжала внимательно оглядывать комнату. На стенах не было картин с обычными библейскими сюжетами, на письменном столе не лежали бумаги, которые она ожидала увидеть в доме пастора. В углу стоял мольберт с неоконченным рисунком пруда в Дозмэри. Его создавали в пасмурный тихий день; по небу плыли тучи, вода не отсвечивала серебром. Пейзаж очаровывал Мэри, она не могла оторвать от него глаз. Даже тому, кто не очень разбирался в живописи, должно было быть ясно, что картина сделана мастером. Создавалось ощущение, что дождь так и хлещет тебе в лицо. Пастор, видимо, заметил ее интерес, ибо подошел к полотну и повернул его к стене.
— Не стоит на это смотреть, — сказал он. — Это сделано наспех, времени не хватило закончить работу. Если вы интересуетесь живописью, я покажу вам картины получше. Но сначала мы поужинаем. Не вставайте, я придвину стол к вам.
Мэри не привыкла к тому, чтобы ее обслуживали, но у него это получилось так естественно, словно он только этим и занимался каждый день. Девушка не почувствовала никакой неловкости.
— Ханна живет в деревне. Она уходит в четыре часа дня. Я предпочитаю вечерами оставаться один. Сам себе готовлю ужин и занимаюсь, чем хочу. К счастью, она приготовила сегодня яблочный пирог. Надеюсь, он покажется вам вполне съедобным. Пирожные у нее получаются менее удачно.
Он налил ей горячего чаю и положил в него ложку сливок. Мэри все еще не могла освоиться с его бесцветными волосами и глазами, они так контрастировали с его голосом и черной рясой. Она еще не пришла в себя и несколько терялась в новой обстановке, пастор видел это и старался дать ей возможность помолчать. Время от времени, жадно поедая ужин, Мэри украдкой бросала на него взгляд, но он сразу реагировал и тут же поворачивал в ее сторону свои холодные белые глаза, напоминавшие глаза слепого человека. Ей приходилось отводить взор то на выцветшие зеленые обои, то на мольберт в углу.
— Это судьба, что я встретила вас на болотах сегодня, — сказала она, наконец, когда ее тарелка опустела.
Мэри снова откинулась на спинку кресла, подперев рукой подбородок. Тепло комнаты, горячий чай согрели ее, она почувствовала страшное желание уснуть. Голос пастора доходил как бы со стороны.
— По роду своей работы мне приходится иногда бывать на окрестных фермах, — продолжал рассказывать он. — Сегодня я принимал роды. Ребенок будет жив и мать тоже. Люди здесь на болотах крепкие, вы, наверное, сами в этом убедились. Я к ним питаю глубокое уважение.
Мэри не знала, что ответить. Компания, которая собиралась в «Ямайке», ей уважения не внушала.
В комнате пахло розами, и девушка удивлялась, откуда этот запах. Потом она заметила вазу с увядшими розами на маленьком столике позади своего кресла. Он между тем снова заговорил своим мягким тоном, но в голосе звучали более настойчивые нотки:
— Что вас заставило бродить по болотам в темноте?
Мэри приподнялась от неожиданности и посмотрела ему в глаза. Она прочла в них сострадание, и ей вдруг захотелось воспользоваться его сочувствием и облегчить душу. Едва понимая, как это получилось, она ответила:
