Андрей Неклюдов - Золото для любимой

Бурхан обычно так и делает – день на третий или четвертый, не выдержав, сбегает на соседний хутор к Раису или в Березовку к какому-нибудь знакомому, бросив кухню на произвол гостей. И тут уж она окончательно превращается в свинарник. При этом съестного в ней – ни корочки…

Как-то в такие вот бедственные дни к нам зарулил Раис. Видя, что народ отощал, он решил временно заменить нам Бурхана – чего-нибудь приготовить. Нашел муку, замесил тесто.

И вот, пьяненький, улыбающийся, весь в муке, жарит лепешки. В муке, шлепках теста также стол, и печь, и пол в кухоньке. Шипит жир, румянятся лепешки, убывает тесто, а в предназначенной для готовых изделий миске – пусто. Ибо прямо со сковороды лепешки подхватываются, разрываются на куски и вмиг проглатываются оголодавшими пацанами.

Раис же, покончив с тестом, вполне удовлетворенный, точно Иисус, накормивший пятью хлебами пять тысяч народа, перешел к проповедям.

– Что вы дуркуете? – подсел он к Леше (тот сидел с сигаретой в зубах, нога на ногу, покачивая драной грязной кроссовкой). – Поехали бы в Березовку. Там девчата хорошие, танцы… познакомились бы…

Лешка, надменно выпятив нижнюю губу, неторопливо выпустил дым:

– А нам хороших и не надо. Нам бляди нужны! Га-га-га!

– Ты о будущем подумай, – нимало не смущаясь таким ответом, продолжал старший.

– А чё мне о нем думать раньше времени?

– Ты все смеешься… А тебе жениться надо. Дети чтоб были. Чтоб когда умер – было бы кому прийти поклониться. Я правильно говорю? – с улыбкой единомышленника повернулся Раис ко мне. – Это всякому человеку необходимо в жизни.

– Успеется, – маятниковые движения кроссовки сменились круговыми.

А я кстати вспомнил, что сам «проповедник» полжизни провел в тюрьмах и лагерях и нынче не имеет ни кола, ни двора.

Раис между тем переменил тон с добродушно-учительского на наставительно-отеческий:

– Мало ли, попадешь в зону – сразу дай знать. Раис тебе всегда поможет.

– Не собираюсь я туда! – возмутился мальчишка.

– А ты не зарекайся, – иезуитски улыбнулся оракул. – Никто от этого не заречён. От сумы, говорят, и от тюрьмы… Я верно глаголю? – опять повернулся он ко мне, затем продолжил для Лешки: – Так вот ты знай: Раис поможет… чтоб там тебе в зоне полегче было. Мало ли, обижать будут… Скажи мне – я разберусь… так что и концов не найдут.

После этих его слов я невольно задумался: уж не Раис ли утопил в карьере того несчастного? Ему, похоже, это и вправду ничего не стоит…

Лешка поднялся с лавки:

– Надоело мне про твои зоны слушать.

– Вот она молодежь, какая пошла, – посетовал Раис вслух. – Стариков уже не уважают. Да, другие времена… Таких как я, старой закваски, мало осталось. В зоне и то другие порядки, другие «авторитеты»… А эти желторотые – все там будут, – помолчав, пророчески изрек он, щуря плутоватые глазки.

– Что с Россией станет, если они такие вот растут?… – сокрушенно покачал головой сидящий на крыльце дома Гайса и выразительно обхватил голову руками (хотя скорее всего, она у него просто раскалывалась с похмелья).

Вся наша группа облегченно вздыхает, когда эта ватага («шобла-ёбла», как прозвал ее Колотушин) отправляется наконец домой, гроздью облепив мотоцикл или – чаще – пешком, волоча своего железного коня, который после лихих ночных разъездов за самогоном, за какой-то знакомой девчонкой по прозвищу Чайка, обыкновенно ломался.

…Постепенно быт налаживается. Появляется Бурхан, еще более худой, почерневший, с черной щетиной на впалых щеках и подбородке. Бродит в одной майке по двору, знобко обхватив руками свои плечи. Локти – в засохшей грязи. Рассказывает, что проснулся пьяный в степи, мокрый (прошел ливень), босой, и брел по темени на огонек, пока не вышел к Березовке (отработанный сценарий).

Как бы ни были утомительны эти нашествия, но кое в чем они оказались полезны: ведь именно от пацанов я узнал нечто новое насчет утопшего в карьере старателя.

Дело было под вечер. Лешка покуривал в летней кухне, покачивая по обыкновению ногой в расхлябанной кроссовке. Я попивал чай, продумывая предстоящий завтра маршрут.

– Тагир сказал, ты в разрезе купаешься? – прервал мои размышления мальчишка.

– Ну, – кивнул я.

– И как оно?

– Нормально, – пожал я плечами.

– Не страшно?

– А чего бояться?

– Там мужика утопили…

Мне резануло слух однозначно и без сомнений произнесенное: «утопили».

– Ну и что? К тому же неизвестно, утопили или сам утопился, – безразличным тоном проговорил я.

– «Утопился»! Дурак он, что ли? Мы его знаем, это пластовский мужик, Стефаном его звали. Мы видели, как его кончали.

Я иронично усмехнулся. И легко добился желаемого.

– Не веришь?! – подскочил Лешка. – Спроси вон у Васьки! Васька! – заорал он, толкнув ногой дверь кухни. – Иди сюда! Сюда иди, баран!

Пухлый флегматичный Васька остановился на пороге с вопросительным выражением на круглом большеглазом лице.

– Ты помнишь, как того Стефана пластовского в разрезе утопливали?

– Забудешь такое… – промычал Васька. – А все из-за тебя, Леха. «Пойдем на разрез, там конопля пробойнее», – передразнил он дружка. – И поперлись ночью. И фонарик еще сел…

– Да ты дальше скажи! Что было-то, – поощрял его вожак.

– Что было… Ты сам знаешь, что было. Я теперь боюсь и ходить туда, на разрез этот херов. Даже днем не хожу.

– Ладно, – не вытерпел Лешка, видя, что от приятеля толку мало. – Короче: только мы подходим к разрезу, а там этот орет… Ну, не орет, а так… хрипит, что ли… И темнища! Фары только светят «Жигуля»… «Жигуль» там у них. И человек пять там – базарят, ничего не понять, мат только. А потом видим: потащили кого-то и с обрыва – бултых! Прямо эхо пошло! И шустро слиняли. Мы – давай к воде, спускаемся… там обрывы – сам знаешь, какие! Фонариком своим херовым светим – ничего не видать, тьма… Только собачонка эта скулит…

– Может, вам померещилось? После конопли вашей? Баба Зина у вас тоже вон из трубы вылетает, – снова усмехнулся я.

– Не веришь? Твое дело. А я своими глазами видел. Вон и Васька тебе скажет, и Слон.

– А что ж вы никому не сообщили? В милицию не заявили?

– Ты что? – Лешка посмотрел на меня как на умалишенного. – Чтоб нас самих туда же скинули, в разрез?

Мне вспомнились слова Раиса: «Один тут уже намыл золота, и где он после этого?» Возможно, тот несчастный влез на чужой участок. Ведь территория наверняка поделена. Так что и я рискую очутиться на дне карьера, на глубине сорок метров… Хотя вряд ли сразу убьют из-за каких-то трех-пяти граммов. Причина должна быть посерьезнее.