Так было лучше для всех.
Певцов управлял, как мог.
На дорогую машину, английские костюмы, итальянские туфли и визитные карточки с серебряным обрезом ему хватало.
Сотрудники — полторы сотни пожилых мужичков, сотни три пожилых женщин и четыре десятка молодых тунеядцев, которые не хотели от жизни ничего, кроме того, чтобы их оставили в покое, — худо-бедно получали зарплату, на октябрьские и майские всласть гуляли по две недели, перемывали кости начальству и истово ненавидели олигархов. Физикой в институте занимался один только академик Тягнибеда, но делал это с исключительным энтузиазмом.
Академик ввалился в собственную приемную — фанерная мебель, оранжевые капроновые шторы, пишущая машинка «Москва» под клеенчатым капюшоном, графин, два стакана и три дисковых телефона — желтый, красный и белый. Секретарша в шали и с красным от холода носом сидела в кресле и читала толстый журнал «Новый мир» за семьдесят восьмой год.
— Здравствуйте, Нонна Васильевна.
— Здравствуйте, Валентин Дмитриевич.
— Что нового пишут?
— Да вот такой роман замечательный… Такой замечательный роман. «Вечный зов» называется.
— Чудесная вещь, — поддержал академик Тягнибеда, усиленно таская себя по приемной за галстук, как будто его таскал кто-то другой. — Вроде бы про инопланетян, да? Ужасная чепуха. Я имею в виду инопланетян.
— Ой, что вы, Николай Петрович, это про Сибирь, про белобандитов и еще…
— Ах, ну да, ну да!.. Куда же я это сунул? Нонна Васильевна, куда вы дели приглашение от Колумбийского университета?
Секретарша привстала со стула и тревожным взором обвела приемную, словно приглашения представляли собой парочку книжных шкафов.
— Что ж вы, Нонна Васильевна?!
Валентин Певцов подошел к окну и стал смотреть на улицу. Внизу была стоянка и несколько старых академических лип, которые ему очень нравились.
Он стоял и думал про то, что скоро лето, и еще про то, что этим летом он будет далеко отсюда. Там, где нет никаких лип.
И он даже слегка грустил из-за этого.
Академик сам себя утащил за галстук в кабинет, и его вопли доносились теперь оттуда:
— А! Вот же они! Нонна Васильевна! Не ищите! Они у меня. Валентин Дмитриевич, Валентин Дмитриевич!
— Да, Николай Петрович?
— Вот же они!
— Что вы потеряли, Николай Петрович?
— Ничего я не потерял, а это две замечательные работы! Мне прислали их из Питера. Молодые работы, да ранние. Я хочу, чтобы вы прочли и дали свое заключение. Быть может, имеет смысл пригласить авторов и включить их в мою группу.
Во всем институте работала только одна «группа», которую возглавлял сам академик. Молодым и среднего возраста дарованиям в этой группе отлично платили. Певцов заботился об этом лично. Покупалось дорогое оборудование, их отправляли на европейские конференций, для них выписывали специальные журналы и проводили семинары.
— А приглашения?? Приглашения нашли?!
— Какие еще приглашения?!
— В университет.
— Бог мой, какой университет?! Валентин Дмитриевич, займитесь этими работами! Как там моя дочь? Я сто лет ее не видел!
— Все в порядке, спасибо.
Старый хрен наверняка решил, что заместитель вскоре станет и его зятем, и институт, таким образом, перейдет на «семейный подряд».
Скоро все будет кончено, и издалека ему весело и сладко будет вспоминать, как он всех обвел вокруг пальца!
Но до этого нужно дожить — сцепив зубы и сжав кулаки, стараясь не обращать внимания на окружающих его придурков и на старые липы за окном, заставлявшие его быть сентиментальным!
— Вы хотели что-то узнать у меня об ученом совете, Николай Петрович.
— О совете? Ах, да! Впрочем, нет. Вам нечего там делать, дорогой Валентин Дмитриевич! Нам обоим известно, что вы отличный администратор, но наукой в этом месте буду заниматься я, и только я!..
Он так настаивал, словно Певцов собирался с ним спорить!
Зазвонил телефон, и секретарша долго и мучительно соображала, какой именно звонит.
Потом неуверенно взяла трубку. Валентин усмехнулся. Она поднесла ее к уху — в ней заунывно гудело, — посмотрела с тоской и взяла следующую:
— Вас слушают. Слушают вас!
— Вы, наверное, и теорему Гаусса не сможете мне продекламировать! А, Валентин Дмитриевич? — кричал академик.
Певцов опять усмехнулся. Нет, он не даст им ни одного очка форы — ни одного!
— Теорему Гаусса? — переспросил он. —Значит, так. Поток вектора через замкнутую поверхность равен интегралу от дивергенции данного вектора по объему, ограниченному данной поверхностью.
Академик выпустил свой галстук и посоображал немного.
— Вы правы! — воскликнул он с энтузиазмом. — Нонна Васильевна, он прав! Это и есть теорема Гаусса!
Как ни странно, Валентину было приятно это слышать. Так приятно, что даже щеки загорелись немного, словно хорошего ученика похвалил любимый учитель.
Какой учитель?! Какой, к черту, ученик?!
Телефон все звонил. Какой-то «молодой специалист» в обветшалых джинсах и седой бороде сунулся было в приемную, но увидел Валентина Дмитриевича, заробел и сдал назад. Спиной он налетел на кого-то, посторонился, засуетился, чуть не уронил папку и наконец окончательно скрылся за дверью.
В приемной как будто взошло солнце, никакого другого сравнения Валентин не смог продумать.
Мика вошла — в белой короткой курточке и белых же джинсах, — сразу очутилась на середине приемной и громко сказала:
— Здравствуйте все!
— Мика! — закричал из кабинета академик Тягнибеда. — Девочка, это ты?!
— Я, папа! Здравствуйте, Нонна Васильевна!
Академик за галстук выволок себя в приемную, подскочил к дочери и нежно поцеловал ее.
— Мика, почему ты не здороваешься с Валентином Дмитриевичем?
— Здравствуйте, Валя!
— Доброе утро.
Ему не понравилось то, что она приехала в институт. Не должна была приезжать.
Она не может и не должна выйти из-под контроля!
— Какими судьбами, дочь моя?
Да, подумал, Певцов, вот именно. Какими судьбами, Марина Николаевна?
— А я… я мимо проезжала и решила с вами повидаться! Пап, я тебя сто лет не видела. Как там мама?
Академик удивился.
— Мама? А что мама? Мама отлично. Она всегда отлично. Она на раскопках, кажется, в Сирии. Она ведь в Сирии, да?
Мика вздохнула и кивнула.
Женщины умеют вздыхать так, что этот вздох может означать решительно все. Из Микиного вздоха следовало, что она любит отца, но сознает, что жить с ним абсолютно невозможно, и еще она сознает, что он гений, а гениям прощается все.
— Ты зайдешь ко мне? Впрочем, мне нужно готовиться к ученому совету, а я толком не знаю, состоится он или нет!
