– Сволочь ты, Лавров!
Стащила с себя пальтишко и заперлась в комнате. И больше не вышла. Даже душ принимать не стала перед сном, а она всегда плескалась там по сорок минут. Ближе к полуночи он и правда почувствовал себя последней сволочью.
Чего к девушке прицепился? Она съездила навестить отца, попутно вытащила из Жэки информацию. Вернулась вовремя. Она же не знала, что Лаврову кишки выворачивало, так он боялся, что она поедет одна к Гришину. И что он промерз до костей, поджидая ее во дворе. Ходил как заведенный туда-сюда, туда-сюда, скрипел зубами от холода и бессильной ярости. И все думал, вот сейчас она явится, он ей…
И тут же думал с тревогой: лишь бы явилась, лишь бы явилась, дрянь!
Он видел, как вернулись с работы Маша со своим новым ухажером. Ах да! Будущим мужем! Чего это он? Там все серьезно. Более чем! Вон он как вокруг нее прыгает, Володечка-то. Под ручку берет, чтобы Машенька не поскользнулась. Сумочки все забрал у нее, чтобы не надорвалась.
Нет, ну вот чувствовал Лавров за всем этим романтическим великолепием какой-то подвох. Хоть убей, чувствовал!
А Машка что? Машка счастливая! Хохочет, запрокидывая головку назад, на руку избранника опирается, целует прямо на ходу. Ему – Лаврову – едва кивнула.
Дура!
Она еще не знает, что по голове Лавров получил, возможно, из-за нее. Ее новый ухажер подобным образом, видимо, отваживал охранника от своей будущей жены. Скорее всего! А зачем еще людям Гришина нападать на него? Больше незачем. Это акт устрашения, да…
– Доброе утро, – буркнул недовольный девичий голосок у Лаврова за спиной.
Он обернулся.
На пороге кухни стояла Лера. Растрепанная, в ночной ситцевой сорочке по колено. Маленькая такая, беззащитная, как воробышек. Он почему-то тут же представил, что могли сделать с ней люди Гришина, явись она туда одна. И даже в глазах потемнело.
– Доброе, – кивнул он после паузы. – Кашу будешь?
– Буду, – снова буркнула она и полезла в его любимый угол.
– А умыться? А зубы почистить? Как в детстве тебя гонять, Лера? – Лавров разлил через край жидкую кашу по двум тарелкам. – В детстве, помню, тебя с отцом…
– Вот, вот! – неожиданно зло перебила его девушка. – Это проклятое детство, Лавров, и не дает тебе покоя!
– Что ты имеешь в виду?
– Ничего! Я так и останусь для тебя ребенком, да?! – Голос ее вдруг сделался тонким и звонким, того гляди сорвется на плач. – На всю жизнь? И надежды никакой, да?!
Он ни хрена не понял, если честно. Ни лепетания ее звонкого, ни того, почему у нее глаза на мокром месте. Потом решил, что это она все еще вчерашнюю обиду пережевывает, сразу успокоился, зачерпнул ложкой кашу и проговорил:
– Приятного аппетита, малышка…
И Лерка как заревет! Как швырнет ложку на стол, как выпрыгнет из-за стола. Промчалась мимо него в своей детской ночной сорочке, заперлась в ванной и проревела там полчаса.
Он сначала пытался ее уговаривать, но вышло только хуже. На словах «что ты как маленькая» Лера принималась рыдать пуще прежнего.
– Ну и черт с тобой! – разозлился Лавров.
Вернулся в кухню, съел свою кашу, потом ее, выпил половину медного кофейника кофе. Затем убрал постель, оделся, потрогал перед зеркалом свою повязку и решительно начал разматывать бинты. Шишка стала чуть меньше, расползаясь громадным сизо-желтым синяком по лбу. Лавров нашел в аптечке, хранившейся в холодильнике, пластырь, налепил его на шишку, натянул спортивную шапку по брови. Счел, что выглядит вполне, взял ключи от квартиры и машины и, подойдя к двери ванной, крикнул:
– Лера, я ухожу.
– Куда? – прохрипела она после непродолжительной паузы.
– По делам.
Дверь тут же распахнулась. Лера глянула на него исподлобья покрасневшими зареванными глазами.
– А как же я, Лавров?! – всхлипнула она.
– А ты…
Он подергал плечами, вдруг заметив, что Леркина грудь давно выросла из этой сорочки, что она здорово выпирает из хлопковой ткани. И ключицы такие хрупкие, такие нежные, что…
Если бы Жэка сейчас услышал его мысли, он сломал бы ему нос! А потом поставил бы еще одну шишку ему на башку! Может, ему жениться на Лере, правда? Тогда у Жэки не будет повода. А он – Саня Лавров – может думать о ней, что захочет.
Может, и правда жениться на этой дурехе?
– А ты остаешься на хозяйстве.
И он зачем-то взял и обхватил ее шею ладонью и потер пальцем щеку – горячую и мокрую от слез. И она смутилась, и он смутился.
– Как это на хозяйстве? – задала она вопрос, когда Лавров руку с ее шеи убрал.
– Готовишь еду, воспитываешь детей. – Он отвернулся, шагнул к двери.
– Каких детей?! – ахнула она, как ему показалось, с восторгом.
– Шутка, – проворчал Лавров и вышел.
Вот еще радость на его бедную голову! Вот подсунул ему воспитанницу Жэка, скот! Ей же, черт побери, давно не девять лет, когда он мог совершенно спокойно дуть ей на разбитые коленки, вымазанные зеленкой! Она же вся такая… взрослая, такая красивая и такая непонятная, блин…
– Александр Иванович! – окликнул его кто-то, когда он счищал ледяную корку с ветрового стекла.
Саня обернулся.
Метрах в трех стояла Нина Николаевна Горелова. В дорогом драповом пальто темно-синего цвета, красивом сером шарфе и такой же серой шляпке. Высокие сапожки на устойчивом каблучке. Сумочка серая, перчатки. Свежая, с румяными щечками. Если бы не горестный взгляд, никто бы никогда не догадался, что она лишь несколько дней назад похоронила своего мужа. С которым прожила долгие годы.
– Да, Нина Николаевна, здравствуйте, – кивнул Лавров, не прерывая своего занятия.
Меньше всего ему сейчас хотелось говорить с ней о погибшем супруге. Ему нечего было ей сказать. Его смерть официально признана несчастным случаем. В прокуратуре ее жалобу разбирают, конечно. Но Лавров был почти уверен, что и там ей откажут в возбуждении уголовного дела.
– У меня к вам серьезный разговор. – Нина Николаевна порылась в сумочке, вытащила какую-то черную штучку и протянула ее Сане со словами: – Взгляните, пожалуйста.
Штучка оказалась крохотным фотоаппаратом. Дорогим, между прочим.
– Что там? – Лавров пока к фотоаппарату не прикасался.
– Там фотографии, которые я сделала минувшей ночью.
– И что на них?
Он хмуро рассматривал женщину, изо всех сил ругая себя за вежливость. Надо было прыгать в тачку и валить отсюда поскорее. Тем более что стекло уже он очистил, машина прогрелась, работая на холостом ходу.
– На них подтверждение того, что мы с Игорешей… – Ее лицо вдруг сморщилось, и по румяных щечкам заструились слезы. – Что мы с Игорешей не выжили из ума. На фотографиях тот самый человек, которого разыскивала полиция.
