Она кивнула.
— Тебе нравится целоваться?
— Если парень хорошо это делает, то да…
— А ты хорошо целуешься?
Идиот! Ты же не это хотел спросить! Вика повернулась ко мне, и в ее больших темных глазах забрезжил странный блеск. Я скользнул взглядом по ее лицу и невольно задержался на губах, почувствовав легкое покалывание на коже. Мне было все равно, как она целуется. Я бы многое отдал сейчас, чтобы только коснуться этих нежно-розовых, без намека на косметику, четко очерченных губ…
Вика прерывисто вдохнула и опасно потянулась к моему лицу. В ту же секунду я поднялся с дивана. Щелкнул выключатель, свет ущипнул глаза своей невероятной яркостью.
— Не знаю, никто не жаловался пока, — Ольшанская скрестила руки на груди и теперь выглядела немного раздраженной.
— Ладно. Продолжим, — зачем-то ляпнул я, будто мы на чем-то останавливались. — А тебе бы хотелось поцеловать Тимберлейка?
— Ну… Наверное, да.
— И что бы ты чувствовала?
— А что можно чувствовать, если он такой классный?! — Выражение ее лица стало насмешливым — о, да, я узнал ту самую Вику Ольшанскую, которую видел ранее. — Удовольствие! Возбуждение! Вы это хотели услышать?
— А что ты чувствуешь, когда целуешь обычного парня?
— Ну… по-разному! Иногда ничего, иногда… иногда мне нравится это! Зависит от настроения!
Я не понял, почему она разозлилась и начала буквально кричать на меня, но не стал делать замечание.
— Когда появляется страх? В какой момент?
— Когда мне лезут под юбку!
— А если бы тебе под юбку полез Тимберлейк?!
— Откуда мне знать! Я его никогда вживую не видела!
— Ну, а все-таки? Если представить? Он ведь тебе нравится!
— Я не знаю, что бы было! Наверное, я боялась бы меньше… он же действительно мне нравится…
— То есть, ты не можешь точно ответить мне, потому что этого никогда не делал парень, который тебе действительно нравится?!
Вика озадаченно нахмурилась и неуверенно махнула рукой, будто хотела отогнать от себя невидимый дым. Я расправил плечи, почувствовав странное облегчение — похоже, она увидела свою ситуацию со стороны и теперь даже не знала, что на это ответить.
— Без чувств, без доверия, механически… «Потому что надо». Так ничего не выйдет, Вика. Когда-нибудь потом — может быть, но только не в первый раз. Так ты не сможешь расслабиться и перестать бояться.
Ее лицо вытянулось, она уставилась на меня немигающим взглядом.
— Вы хотите сказать, что мне нужно ждать принца на белом коне, которого я должна полюбить? А если я никогда не влюблюсь?
— Я не думаю, что так будет. Но сейчас предлагаю остановиться, — я взглянул на часы. — Поздно уже.
Мы вышли из кабинета, очутившись практически в полной темноте. В школе уже никого не было, не считая сторожа, который гремел ключами на первом этаже. Вика косо взглянула на меня, но так и не решилась заговорить. Отчасти, я был ей благодарен за это — меня преследовало странное ощущение, будто мы оба внезапно потеряли дар речи, оказавшись вне маленькой уютной комнатки с фикусом на подоконнике.
— Блин, я сегодня опять вряд ли усну, — наконец хрипло шепнула она. — Столько думать придется…
Лицо Вики стало таким тревожным, что я разволновался. До сих пор ни одна людская проблема не оказывала на меня такого влияния. Я очень боялся навредить ей.
— Главное — не переживай. И… звони, если нужно. В любое время. До завтра.
Мы распрощались около моего дома. Я не помню, как очутился в квартире. Снял куртку, пиджак, галстук… поставил на огонь суп… Черт, да она ведь чуть не поцеловала меня!
Я разгладил на столе листик с рисунком предсмертной татуировки Литвиненко. Все-таки, это выглядит более чем странно. Конечно, я не так часто общался с Лехой, но имел прекрасное представление о том, как выглядят готы. Или сатанисты… Или… Я закрыл глаза и постарался максимально подробно вспомнить несколько наших разговоров. Честно говоря, меня когда-то очень интересовала готика — мрачная острая архитектура, старинные наряды и печальные образы, но я уже не был в то время подростком и не воспринимал все слишком близко к сердцу. В школе готами обычно становятся интроверты, малообщительные дети, и они априори не могут быть лидерами класса, потому что само пристрастие к какой-то субкультуре делает их белой вороной. Уже в своей среде они могут считаться предводителями, хотя, насколько я знаю, у готов ярко выраженных «главарей» не бывает. Впрочем, мои знания вполне могли устареть.
Я вышел из кабинета, намереваясь заглянуть в учительскую, и тут споткнулся, едва не растянувшись посреди коридора. Тихо выругавшись, присел под стенкой завязать шнурок. И только через несколько секунд понял, насколько непродуманным было это действие. Из-за поворота вынырнул несущийся на полной скорости Гуць и я чудом успел встать на ноги до столкновения. Мне очень захотелось отвесить ему оплеуху, как бывалый старшеклассник первачку, но пришлось ограничиться лишь требовательной остановкой этого Летучего Голландца.
— Крылья выросли?!
— Опа… извините, Кирилл Петрович, — Дима странно ухмыльнулся, будто на самом деле сожалел, что не успел налететь на меня. — Не заметил…
— Бывает, — буркнул я. — Кстати, хорошо, что ты мне попался, все равно собирался к вам зайти. Вопрос, конечно, немного странный… Ты когда-нибудь видел татуировку на ноге у Литвиненко?
Гуць почесал макушку.
— Ну, что-то у него такое было, но он не говорил с нами об этом. Только раз как-то мелькнуло… Но Леха не объяснял ничего и не показывал. Вообще, лучше у девок поспрашивайте. Их, может, его ноги больше интересовали.
Я пожал плечами.
— А кто конкретно мог ее видеть? Кто мог знать, откуда она взялась?
— Ой, да Ольшанская, небось! А насчет «откуда взялась» можно у Шахматы спросить. Он у нас шарит в татухах.
Я нахмурился, пытаясь вспомнить, слышал ли эту кличку раньше.
— Это кто?
Гуць удивленно вскинул брови.
— Ну, Шахмата! Кравченко! Погоняло же у него! Он в шахматы с детства рубится… Чемпион там даже какой-то.
Вот как… Я отпустил его и в задумчивости побрел к учительской. Что-то в этом сообщении меня насторожило. И, кроме того, похоже, мне придется потратить на исследование вопроса с татуировкой гораздо больше времени, чем представлялось раньше.
Позже, поприветствовав коллег, я спустился в холл первого этажа. Почему-то вспомнилось, как маленьким каждый день входил в эти двери с таким огромным портфелем, что он перетягивал назад и самого меня — в детстве худенького и болезненного. Наверное, если бы не детские проблемы со спиной, никогда не начал бы заниматься плаваньем. Эх, сто лет не плавал! Наверное, сейчас пойду ко дну уже после стометровки… Я выглянул во двор, отодвинув кружевную гардину кремового цвета, которая создавала странную иллюзию снега за окном. На парапете, всего в нескольких шагах от дверей, сидел ссутулившийся Витя Сдобников.
