Ага! Вот кто может пролить хоть какой-то свет на тайну Лехиной татухи! Возможно, Витя знал о ней немного больше, чем Гуць? Я сбегал в кабинет, чтоб одеться, и уже через минуту был во дворе рядом с ним. Сдобников угрюмо клацал что-то в телефоне, поначалу не обратив на меня никакого внимания.
— Привет, Вить.
— Здрасте. Вы, наверное, собрались спрашивать о Литвиненко?
Я неуверенно втянул голову в плечи. Хм… неужели я и вправду слишком сильно увлекся этим странным расследованием?
— Ну, и об этом тоже. Откуда знаешь?
— Гуць пробегал, — Сдобников поднял на меня мрачный ледяной взгляд. — А вам не надоело, Кирилл Петрович? Типа всем приятно об этом вспоминать! Сколько можно уже!
Конечно, он был прав. И, возможно, мне не стоило лезть в это дело. Но, черт возьми, ведь уже влез!
— Понимаешь, я мог бы это оставить. Мне самому очень жаль, что приходится напоминать вам, учителям, себе… Но как подумаю, что… — я запнулся, собираясь продолжить фразу словами «…убийца ходит среди нас», но, чтобы не афишировать свои домыслы, не решился произнести это вслух. — Как подумаю, что мы, в сущности, так ничего о его смерти и не узнали… В общем, ты мне поможешь?
Витя вскинул голову, оценивающе рассматривая меня сосредоточенным взглядом. Немного поморщившись, видимо, понимая, что помощь в таком случае — дело не из приятных, он все же кивнул.
— И чем же это я могу вам помочь?
— Ты когда-нибудь слышал от Литвиненко что-нибудь о субкультурах, религии, сектах?
Он неожиданно засмеялся.
— Ну вы мочите, Кирилл Петрович… Какие секты?!
— Значит, нет? — Я разочаровано вздохнул. — Просто интересно, что на его могиле делала та странная девочка…
Лицо Сдобникова внезапно вытянулось и посерело.
— Какая девочка?
— Да такая… лет пятнадцать-шестнадцать… Плохо лицо ее помню. За что-то просила прощения и плакала.
Парень сурово свел густые черные брови к переносице и стал похож на хищную птицу. Мне показалось, даже его крючковатый нос непропорционально удлинился и побледнел.
— А как она выглядела?
— Ну, вот поэтому я и спрашиваю тебя о субкультурах. Она-то как раз выглядела весьма готично. Кроме того, говорят, что у него на ноге незадолго до смерти появилась странная татуировка.
Сдобников энергично потер ладони о джинсы.
— Видел. Но ничего не знаю, мы уже перестали общаться тогда. Ладно, Кирилл Петрович, я поузнаю по своим каналам, обещаю. Но мне кажется, это не Лехин формат. Не представляю его в плаще и с длинными патлами, — Витя усмехнулся.
Я покачал головой и вдруг почувствовал что-то необычное. В этот момент в моем сознании пронеслось нечто практически неуловимое, давно забытое. Полустертое ощущение напомнило мне о ночи, когда погиб Литвиненко. Итак, третье октября. Заболел, жду «скорую», дождь, полуобморочное состояние. Ночь, улица, фонарь… почти Блок! Крики, ругань… Я вздрогнул.
— Кстати, об одежде… Ты не знаешь, как был одет Леха, когда… — я осекся. — В общем, когда его нашли…
Сдобников окинул меня странным взглядом и хмыкнул:
— Откуда мне знать? Я его не видел. Меня не было в городе.
— А где ты был?
Я не хотел, чтобы вопрос прозвучал как подозрение, но Витя мгновенно ощетинился, почувствовав себя на допросе.
— С мамой ездил в Жуковку. Если б знал — билеты сохранил!
— Ладно-ладно, — я опустил взгляд, сбавив обороты. — Не знаешь, значит…
— Да Господи! Наверное, он был в том же, в чем и всегда ходил.
— Например?
— Ну, джинсы потертые, и куртка у него была дутая такая…
— Какая?
Витя раздраженно взмахнул рукой.
— Да обычная, темная! С буквой «G» на спине!
Мои глаза невольно раскрылись шире. Значит… значит… Черт! Я же САМ был свидетелем происшествия… Болван! Если бы я только мог предположить раньше, или хотя бы знал заранее, что ввяжусь в это странное расследование, обязательно бы сам побывал на месте преступления! Теперь, хоть и с запозданием, эта часть паззла неожиданно сложилась: я видел, как в ночь убийства мимо моего дома в сторону парка пробегал Литвиненко. За ним гнались — и, скорее всего, таки догнали, потому что те синяки на его теле, которые не мог объяснить Вовка Сидоренко, и есть тому доказательство. Его преследователи — я вдруг вспомнил это с впечатляющей ясностью, хоть в тот вечер практически ничего не видел — были полностью одеты в черное. Оставалось непонятным одно — кто они и чем он так их прогневил? Каким-то необъяснимым чутьем я догадался, что ответы на эти вопросы как раз и кроются в той страстной мольбе о прощении на его могиле.
Сдобников удивленно и настороженно наблюдал за моей реакцией, но ни о чем не спрашивал.
— Ясно. Спасибо. Вернемся к субкультурам… Ты ведь говорил, что вы уже достаточно долго не общались, да? — Я взволновано потер шею. — Может, он изменился?
Витя встал с парапета, явно собираясь прервать наш недолгий и не особо продуктивный разговор.
— Конечно, изменился. Но я не знаю, что с ним было после того, как он это… расстался с этой… Мы не общались, еще раз говорю.
Я заметил, как сильно побелели костяшки его пальцев, когда он сжал кулаки, упоминая об Ольшанской. Что за ненависть? Неужели он был в нее…
— Вить, ты действительно думаешь, что Вика виновата в том, что случилось?
Он воинственно выставил вперед подбородок и буквально выплюнул в меня несколько отрывистых злых фраз:
— Я знаю, что вы с ней общаетесь. Мне пофиг. Я не собираюсь притворяться — да, я ее ненавижу. Но это не Ваше дело. Вы свое еще получите от нее, я гарантирую…
Я поравнялся с ним, не отводя взгляда, и ухмыльнулся:
— Да ты, друг, просто запал на нее, так? Из-за этого и с Литвиненко не общался…
От дикой ярости его зрачки сузились и глаза вдруг стали ярко-зелеными.
— Вы за базаром следите, Кирилл Петрович… А то так можно и договориться… Я друзей на баб еще никогда не менял.
Я покачал головой, с интересом наблюдая за его реакцией.
— Это тебе советую вспомнить, с кем ты разговариваешь. Я здесь как раз для того, чтобы задавать вопросы… И не советую угрожать. Это может плохо закончиться, предупреждаю, — я почувствовал, что Сдобников вот-вот готов отступить и вдруг кардинально сменил интонацию. — И если ты вправду такой хороший друг, то я надеюсь на твою помощь. Ты дал слово, помнишь?..
— Ладно, извините… — Витя поморщился, развернулся и, спустя несколько секунд, побрел в сторону парка, спрятав до сих пор сжатые кулаки в карманы.
Я склонил голову набок, наблюдая за его размашистой походкой, и задумался. Самое интересное, что кроме откровенной холодной ненависти к Ольшанской я ничего в нем не заметил. Ни смущения, ни обиды, ни удивления. Ничего из того набора, по которому хотя бы отдаленно можно диагностировать любовь. Хм… Смущение, обида, удивление… Ольшанская… Вдруг мне стало не по себе от этих размышлений и я решил переключиться на что-то другое. В конце концов, случай Литвиненко от меня никуда не убежит — вечером разложу все новые факты по полочкам. Я бросил последний взгляд на пустынный школьный двор. Лехин лучший друг уже скрылся за углом школы. Что ж… Уверен, он все же поможет мне.
