– Так звала меня только малышка Шанталь. Трёхлетнему ребёнку никак не удавалось выговорить букву "р" в имени Арабелла. Но, не советую вам увлекаться и следовать её примеру. Подобные вольности прощаются только моей внучке, а не старому проныре и развратнику вроде вас, Розен. Кстати, о развратниках… Где вы оставили своего друга, без которого, как я слышала, вы уже долгие годы нигде не появлялись?
На лице маркиза появилось выражение, будто бы он только что выпил бокал уксуса:
– Ох, прошу вас, мадам, не напоминать мне о грехах молодости, – не обращая внимания на скептический смешок, совсем неподобающий знатной даме её ранга, Розен продолжил:
– Отныне, вся моя дальнейшая жизнь, посвящена юной принцессе. Торжественно клянусь, – он забавно прижал кулачок к правой стороне груди в том месте, где по его разумению должно было находиться сердце, – что не позволю никаким личным отношениям, мешать моей службе столь высокородной особе. Клермонт– в прошлом, где навсегда и останется, обещаю.
Герцогиня улыбнулась. Слегка кивнув, она вновь перевела взгляд на внучку:
– Да, Шанталь, как никогда сейчас нуждается в верных людях. Будем же рядом с нею всегда.
Глава 32
До даты, приуроченной королём к моему грандиозному представлению в Версальском дворце, оставались считанные дни.
Людовик спешил, и его вполне можно было понять. Приближались холода. Надо признать, что при всем своем ослепительном блеске и гротескном лоске, гордость его величества– Версаль, так и же, как и предыдущие резиденции французских королей, был начисто лишен и малейшего намёка на комфорт. С первым же прохладным дуновением осени, как правило, замок тут же пустел.
Сам Людовик XIV, в детстве переживший тяготы и лишения в период противоборства действующей власти в лице матери Анны Австрийской, поддерживающей политику кардинала Мазарини и Фронды, пытающейся их этой власти лишить, выросший настолько неприхотливым, что не брезговал спать в кишащей клопами постели, так же, крайне не выносил здешнего холода.
Что уж тогда говорить о простых смертных, куда менее приспособленных к специфическим условиям величественного жилища, где жуткие сквозняки, хлопая дверьми, разгуливали среди великолепных мраморов, зеркал, и картин.
Придворные, вынужденные мириться с капризами короля, шли на различные ухищрения, чтобы облегчить своё становящееся совершенно невыносимым, существование. Оттого-то и появлялись время от времени всевозможные «грелки для рук», «грелки для ног», высокие ширмы и прочие приспособления, задуманные сделать пребывание во дворце не столь смертельными для жизни. Не нарушая установленного этикета, они хоть как-то спасали от стужи.
Те, из окружения короля, кому посчастливилось приобрести собственные отели вблизи королевской резиденции, считались счастливчиками, ибо у них были гораздо лучшие условия чем у тех, кто вынужден был находиться при короле постоянно. Комнаты придворных были маленькими и тесными настолько, что головой можно было касаться потолка. Во дворце не было системы отопления, способной отопить просторные залы, и в суровые зимы там было неимоверно холодно. Порой настолько, что замерзала еда, пока её несли через коридор.
Обитавшие во дворце придворные пробовали согреваться по-всякому: небезызвестная маркиза де Рамбуйе, к примеру, по слухам носила на теле медвежью шкуру; супруга маршала Люксембургского, просидела как-то всю зиму в портшезе, обложившись множеством грелок; а ещё одна, не менее славящаяся своими экстраординарными причудами дама, рискуя основательно поджариться, зимовала весь прошлый сезон в бочке, водруженной на жаровню. Но, дальше всех, пошёл придворный медик Шарль Делорм: он укладывался спать на сложенную из кирпичей печку, предварительно натянув на голову восемь ночных колпаков, а на ноги – несколько пар чулок и сапоги из бараньего меха.
Все это, конечно, не мешало соусам на королевском столе превращаться в желе; в графинах с вином звенели льдинки; набившийся в широкие трубы каминов снег стекал внутрь, заставляя пламя шипеть и постоянно гаснуть.
Придворные Людовика XIV жили, руководствуясь мотивами, которые понять очень сложно. Известнейший моралист Жан де Лабрюйер, о котором я столько слышала от Розена, и с которым просто мечтала познакомиться, так описал однажды жизнь простого придворного при дворе короля: «Этот человек может жить в своём дворце, где есть летнее и зимнее помещение, но он предпочитает ночевать на антресолях в Лувре и Версале; побуждает его к этому отнюдь не скромность. Покинуть двор хотя бы на короткое время – значит навсегда отказаться от него. Придворный, побывавший при дворе утром, снова возвращается туда вечером из боязни, что к утру там всё переменится и о нём забудут.
В этой своеобразной атмосфере, пронизанной блеском, страхом и благоговением перед своим августейшим господином, они проводят всю свою жизнь. Ничего другого для них не существует. И они готовы терпеть любые лишения, невыносимую жару и пронизывающий до костей холод, лишь бы не лишаться того, без чего попросту не смогли бы жить– лицезреть облик своего господина".
Представление и бал, должны были быть последними версальскими торжествами, прежде чем весь королевский двор переехал бы на зимовье в Тюильри или в Сен-Жермен-ан-Ле.
Разумеется, что ни о каком возвращении в дом маркиза, после воссоединения с бабушкой, не могло быть и речи. Мадам, так прямо ему об этом и заявила. Смирившись с тем, что не является больше для меня опекуном, Розен любезно согласился быть мне просто другом и наставником в дворцовых этикетах, чтобы максимально уберечь от большинства неловких ситуаций, в которые я по незнанию дворцового регламента, вполне могу вляпаться.
Он всё ещё дулся на меня за то, что я столько времени водила его за нос, скрывая то, кем являюсь на самом деле. Однако, мои внезапно улучшившиеся манеры, всё же не могли его не радовать. Их успех, как ни странно, он без лишней скромности приписывал исключительно себе, как обычно беззаботно отметая тот факт, что я могла получить их ранее, во время своей жизни в монастыре.
Избегая встреч с настойчиво ищущим его внимания Клермонтом, он, с разрешения герцогини Одемар, вместе с верными Клодом и Арно, также переехали жить в её дом.
* * * * *
– Вы уже определились с выбором невесты, мой друг, – в последнее время, графиня ежедневно спускалась к завтраку именно с этой фразой. Ренард болезненно поморщился. Избегать неприятной темы никак не удавалось. С трудом подавив желание разбить стоявший рядом хрустальный графин на четверть наполненный хересом, он, не поднимая глаз от тарелки, на которой до этого разделывал аппетитного на вид каплуна, ответил:
