Остаток дня и часть ночи прошли в приготовлениях. Я лег в два часа и приказал слуге разбудить меня в шесть.
Он точно исполнил данное ему приказание. Это был человек, на кого я мог положиться, один из старых слуг, встречающихся в немецких драмах; таких отцы завещают своим сыновьям, и я унаследовал его от отца. Я отдал ему письмо, адресованное доктору, с приказанием отвезти его самому в Лондон, если я буду убит. Двести луидоров, данные ему мной, были назначены на расходы в дороге. Если ехать не придется, он оставит их себе в виде награды. Я показал ему, кроме того, ящик, где хранилось прощальное письмо к матери: он обязан был отдать его, если судьба не будет ко мне благосклонна. Он должен был держать для меня почтовую карету до пяти часов вечера и, если в пять часов я не возвращусь, отправиться в Версаль, чтобы узнать обо мне. Приняв эти меры предосторожности, я сел на лошадь и в девять часов без четверти был с секундантами на месте. Это были, как мы условились, два гусарских офицера, совершенно незнакомые мне, которые, однако, не задумываясь, согласились оказать мне услугу. Для них достаточно было знать, что это дело, в котором пострадала честь одной благородной семьи, и они согласились, не задав ни одного вопроса… Только французы могут быть одновременно, смотря по обстоятельствам, самыми болтливыми или самыми скромными из всех людей.
Мы ожидали не более пяти минут, когда граф приехал со своими секундантами. Мы стали искать удобное место и вскоре нашли его благодаря нашим свидетелям, привыкшим находить такие места. Там мы объяснили этим господам свои условия и просили их осмотреть оружие. У графа были пистолеты работы Лепажа, у меня — работы Девима, те и другие с двойным замком и одного калибра, как, впрочем, почти все дуэльные пистолеты.
Граф, сохраняя репутацию храброго и учтивого человека, хотел уступить мне все преимущества, но я отказался. Решено было, что места и порядок выстрелов будут назначены по жребию; расстояние должно было составить двадцать шагов. Барьер для каждого из нас был отмечен другим заряженным пистолетом, чтобы мы могли продолжать поединок на тех же условиях, если бы ни одна из двух первых пуль не была смертельной.
Жребий благоприятствовал графу два раза подряд: сначала он имел право выбора места, потом — первоочередности выстрела. Он тотчас стал против солнца, избрав по доброй воле самое невыгодное положение. Я заметил ему это, но он, поклонившись, ответил, что так как жребий позволил ему выбирать, то он хочет остаться на своем месте; я занял свое на условленном расстоянии.
Пока секунданты заряжали наши пистолеты, я имел время, чтобы рассмотреть графа, и должен сказать, что он неизменно сохранял холодное и спокойное лицо абсолютного храбреца; он не произнес ни одного слова, не сделал ни одного движения, которые не согласовались бы с приличиями. Вскоре секунданты подошли к нам, подали каждому по пистолету, другие положили у наших ног и отошли. Тогда граф снова предложил мне стрелять первому, я вновь отказался. Мы поклонились каждый своим секундантам, потом я приготовился к выстрелу графа, защитив себя насколько возможно и закрыв нижнюю часть лица рукояткой пистолета: его дуло закрывало мою грудь между рукой и плечом. Едва я успел предпринять эти меры предосторожности, как секунданты поклонились нам, и старший из них подал сигнал, сказав: «Начинайте, господа!» В то же мгновение я увидел пламя из пистолета графа и почувствовал двойное сотрясение в груди и руке. Пуля повстречала дуло пистолета и, отскочив, ранила меня в плечо. Граф, казалось, удивился, видя, что я не падаю.
«Вы ранены?» — спросил он, делая шаг вперед.
«Ничего», — ответил я и взял пистолет в левую руку. — Теперь моя очередь, сударь».
Граф бросил разряженный пистолет, взял другой и встал на место.
Я прицелился медленно и хладнокровно, потом выстрелил. Сначала я думал, что промахнулся, потому что граф стоял неподвижно и даже начал поднимать второй пистолет. Однако, прежде чем дуло пришло в горизонтальное положение, моим противником овладела судорожная дрожь, он выронил оружие, хотел что-то сказать, но кровь хлынула горлом, и он упал замертво: пуля прострелила ему грудь.
Секунданты сначала подошли к графу, потом ко мне. Среди них был полковой хирург, я просил его оказать помощь моему противнику, ибо считал, что он только ранен.
«Это бесполезно, — отвечал он, качая головой, — теперь ему не нужна ничья помощь».
«Исполнил ли я все обязанности чести, господа?» — спросил я у них.
Они поклонились в знак согласия.
«В таком случае, доктор, я попрошу вас, — сказал я, сбрасывая свой сюртук, — перевязать чем-нибудь мою царапину, чтобы остановить кровь, потому что я уезжаю сию же минуту».
«Кстати, — спросил меня старший по возрасту офицер, когда хирург закончил свою перевязку, — куда отнести тело вашего друга?»
«Улица Бурбон, номер шестнадцать, — отвечал я, невольно улыбаясь простодушию этого достойного человека, — в дом господина де Бёзеваля».
При этих словах я вскочил в седло. Мою лошадь вместе с лошадью графа держал гусар. Поблагодарив в последний раз этих господ за их добрую и честную помощь, я простился и поскакал в Париж.
Я приехал вовремя, мать моя была в отчаянии. Не видя меня за завтраком, она вошла в мою комнату и в ящике бюро нашла письмо, которое я написал ей.
Я вырвал из рук матери письмо и бросил его в огонь вместе с другим, предназначенным для Полины. Потом обнял ее, как обнимают мать, которую могли больше не увидеть и с которой расстаются, не зная, когда увидят ее вновь.
— Через неделю после сцены, рассказанной мною, — продолжал Альфред, — мы сидели друг против друга в нашем маленьком домике на Пикадилли и завтракали за чайным столом. Вдруг Полина, читавшая английскую газету, ужасно побледнела, выронила ее из рук, вскрикнула и упала без чувств. Я звонил из всех сил, горничные сбежались; мы перенесли ее в спальню; пока ее раздевали, я вышел, чтобы послать за доктором и посмотреть в газете, что послужило причиной ее обморока. Едва я раскрыл ее, как взгляд мой упал на следующие строки, переведенные из «Французского курьера»:
«Сейчас мы получили странные и таинственные подробности о дуэли, происходившей в Версале и имевшей причиною, как кажется, сильную ненависть, мотивы которой неизвестны.
Третьего дня, 5 августа 1833 года, двое молодых людей, по-видимому принадлежащие к парижской аристократии, приехали утром в наш город, каждый со своей стороны, верхом и без слуг. Один из них отправился в казармы на Королевской улице, другой — в кафе “Регентство”. Там каждый из них попросил двух офицеров сопровождать его на место дуэли. Каждый из соперников привез с собой оружие. По условиям поединка противники выстрелили один в другого на расстоянии двадцати шагов. Один из них был убит на месте, другой, имени которого не знают, уехал в ту же минуту в Париж, несмотря на серьезную рану в плече, полученную им.
