Он понятия не имел, что именно Анфиса Коржикова собирается там проверять, но пойти с ней в пустой дом «с убийством» означало некое романтическое приключение, а ему вдруг очень захотелось… приключения.
У него не было никаких приключений — романтических и не романтических! — уже много лет, а Анфиса словно создана специально для них. Кроме того, она ему очень нравилась.
Он понял, что она ему нравится, уже давно, но сегодня, когда она сидела в машине, а он стоял, наклонившись к окну, и ее руки в перчатках были очень близко, можно потрогать, а на лице — отчаяние, Анфиса вдруг показалась ему… своей. Такой своей, что он чуть было не погладил ее по голове.
Какие немыслимые глупости.
Как назывался фильм, который он смотрел однажды вечером, лежа на диване в «домике охранника» и потягивая скверное пиво?
«Сестра его дворецкого», кажется?
Этот фильм называется «Внучка его хозяйки», и лучше его никогда не смотреть.
Никакое пиво не поможет.
Но именно потому, что делать этого не следует, он точно знал, что непременно это сделает. Пойдет с ней в засаду, и станет слушать ее логические рассуждения, и рассеивать ее страхи, и вместе с ней «расследовать убийство», выслеживать «кошмарного преступника», как выразилась бы Клавдия Фемистоклюсовна.
Он не очень хорошо пока понимал, что именно она придумала и при чем тут собака Грег — а должен был бы понимать — но дух и желание приключения были главнее всех доводов рассудка.
Бывший мент Юра Латышев никогда не верил в то, что «чудеса существуют на свете». В «волшебство лунной ночи за окнами» ему тоже верилось не особенно, как-то никогда у него не складывалось ни с каким таким волшебством. Всегда все было наоборот — прозаично, и просто, очень приземленно.
Скорее он верил в «обратное» волшебство, не имеющее ничего общего с «прямым». В этом «обратном» все было ясно и просто — когда ему нравилась мадемуазель, он предпринимал все, что следует в таких случаях. Букетик, кафешка, кино. Ну еще раз букетик, кино, кафешка. После этого все становилось ясно — будет «продолжение» или не будет.
«Продолжение» всегда состояло в одном и том же: чужой диван, чужое белье, запах, тоже чужой. Некие совместные усилия, чтобы отведенное на «утехи» время не пропало даром. Чаще всего оно все-таки пропадало, поэтому и связи все были, как будто одна-единственная связь — серость морока, секс кое-как, не шатко-не валко, и ни какого волшебства.
Ни прямого. Ни обратного.
— Все-таки я предпочла бы, чтобы ты мне сказала, что именно ты собираешься там, искать, — сухо отчеканила Марфа Васильевна. — В конце концов, на самом деле мы ничего не знаем про нашего соседа, и что бы ты там ни нашла, это не может служить уликой. Если, конечно, — и тут она посмотрела на Юру и Анфису очень строго, — никто из вас тайно не навещал его или не был свидетелем преступления.
Они поклялись, что не были, и Анфиса помчалась в свою комнату переодеваться, а Юра вышел на крыльцо, спиной чувствуя взгляд домработницы. Надо будет потом проверить, не образовалась ли в свитере дыра. Вполне могла образоваться.
Он постоял, глядя в стремительно темнеющее небо, на котором по-весеннему четко проступали черные ветви деревьев. Дверь позади него скрипнула, и на пороге показался Архип. Он вышел, огляделся, подергал боком — только кошки умеют так дергать боком, что становится совершенно ясно: ожидания не оправдались, и картина, открывшаяся взору, вовсе не та, которая должна была открыться, — неслышно прошел вперед и стал рядом с Юрой.
— Ну что? — спросил Юра негромко. — Прогуляешься?
Архип еще подергал боком и сказал, что подумает, пожалуй.
— Думай быстрей. Если не хочешь прогуливаться вместе Грегом.
Архип подумал и сказал, что, пожалуй, не хочет. То есть, добавил он, конечно, никто не боится этого дурацкого Грега, но гулять с ним вместе радости мало.
— Тогда давай.
Архип никогда не «давал», когда говорили «давай», поэтому демонстративно уселся на верхнюю ступеньку и еще лапочками переступил, устраиваясь.
Юра вздохнул и закурил. Ну вот. Даже коты его не слушаются.
Хрустнула ветка, и Архип моментально поставил уши топориком, а Юра повернулся в ту сторону, где хрустнуло.
Никого там не было и быть не могло — он знал это совершенно точно, — но холодное чувство незащищенности вдруг окатило его с головы до ног, как из ведра.
Безобидного пожилого мужика, жившего по соседству, хладнокровно убили.
Несколько дней назад на опушке Клавдия повстречалась с утопленником.
Анфиса видела кого-то в саду.
Ветка хрустнула в ту минуту, когда он вышел на крыльцо, словно кто-то быстро подался назад, в кустистые сумерки, стремясь остаться незамеченным.
Бывший мент Юра Латышев, по старой привычке чувствовавший опасность так же остро, как тепло или холод, весь подобрался.
Опасность была где-то рядом, в сию секунду он знал это совершенно точно.
И сейчас она подобралась очень близко.
* * *
Илья Решетников выпил полбанки кофе и съел привезенные бывшей женой яблоки, когда выяснилось, что на часах уже полдвенадцатого и хорошо бы поехать домой и поспать немного.
Его рабочий день начинался очень рано — он приезжал на работу к семи, потому что его водителям было недосуг ждать, когда начальник выспится. Он давным-давно мог бы переложить часть своих утренних обязанностей на заместителя — и не хотел этого. Ему нравилось контролировать в конторе каждый шаг и вздох, каждую отъезжающую машину и каждого водителя. Кроме того, он был уверен, что с «профессиональным менеджером» Димой его мужикам будет неловко — как ему самому неловко с ним — и работу они сделают плохо.
Этого Илья Решетников допустить никак не мог. Работа была главной составляющей его жизни, а заместитель Дима — не главной.
Когда-то он даже приревновал его к своей жене, и ревновал долго и мучительно, а потом перестал. Как-то в одночасье перестал, в один день. Ему стало все равно — наверное, когда выяснилось, что его жена в силу своей исключительной «тонкости» решительно не может с ним ладить, потому что он «мужлан и деревенщина», о чем ей не раз говорила ее многоопытная мама, а она ее не слушала и поняла это только теперь, когда «уже поздно».
— Разводиться никому не рано и никогда не поздно, — объявил он тогда, и они развелись.
Некоторое время он тягостно недоумевал, как это вышло — у него были «идеалы», и он все стремился к ним, все прилаживался создать семью, и ему даже показалось, что создал, в том смысле, что получил фиолетовый штамп в паспорте и жену-красавицу. Поначалу он даже планировал, какой у него будет дом с лужайкой, а на лужайке чтоб непременно фонтан, а на доме чтоб затейливый фонарик.
