Входная дверь распахнулась, и в холле появилась пожилая женщина в пуховом платке, повязанном по-деревенски. На ней было черное пальто из плащевки производства местной фабрики и резиновые сапоги, по краю голенища которых давно уже свалялся рыжий искусственный мех. На сапогах нашлепки жирной грязи. Оттепель, дороги опять развезло.
- Мама? - удивленно протянул Герман. -Мама... - Он тяжело поднялся и медленно пошел навстречу. Женщина поставила на пол огромные сумки и начала снимать сапоги.
- Наследила я тут у тебя. Ну ничего, сейчас подотру. Здравствуй, сыночек! Здравствуй, Героч-ка! Дай-ка, расцелую тебя!
Ее натруженные руки крепко обняли огромное тело Германа.
- Ты на чем приехала? - растерянно спросил тот.
- На автобусе. На-ко, прими.
Евдокия Германовна деловито принялась разбирать сумки.
- Но почему на автобусе? Что с машиной? Сломалась?
- Отец болеет, - коротко сказала женщина. -Банки сразу в погреб спусти. А мясо надо бы в морозилку.
- Тебе же нельзя поднимать тяжести! Ты от Фабрики с такими сумками шла пешком! На улице темно, восемь часов скоро! Позвонить не могла?
- Ты ж, сыночек, работаешь. А мы люди привычные. Кто это у тебя? Никак Саша? - прищурилась Евдокия Германовна. Говорила она напевно, но звучно. На посиделках всегда была запевалой, Александр это помнил.
- Я, - поднялся с табурета Завьялов. - Здравствуйте.
- Ну-ко!
Отодвинув сына, женщина прошла на кухню, обняла его и крепко расцеловала:
- Здравствуй, Сашенька! Давно с тобой не виделись! Ох, и постарел! Татьяна-то рано убралась, посмотрела бы на тебя сейчас и не обрадовалась! Горе-то какое, а? Горе...
Евдокия Германовна всхлипнула. Он стоял, вдыхая этот запах. Нафталина, слежавшихся вещей, которые доставались из шкафа только по большим праздникам, запах деревни, парного молока и еще какого-то особого, свойственного - матерям тепла. Комок подкатил к горлу. Ничего сказать не смог. Заговорил Герман, появившийся на кухне со свертками в руках:
- Мама, мы же с тобой на днях разговаривали по телефону! Ну почему ты не сказала, что собираешься в город?
- Как же, Герочка? Как же не собираться после таких-то новостей?
- Я бы приехал за тобой! Ну почему не сказала?
Не отвечая, Евдокия Германовна распахнула холодильник:
- Ну-ко... Вижу Верочкину заботу. Хорошая хозяйка. Я вот ей привезла... Чего стоишь? Неси остальное-то!
Герман послушно развернулся и пошел к сумкам.
Евдокия Германовна была женщина видная. В молодости необыкновенно хороша собой. Статью, ростом и красотой Герман пошел в мать. Брови у Евдокии Германовны и сейчас были соболиные, а вот волосы сильно поседели. Косметикой она никогда не пользовалась, по парикмахерским не ходила, косу закалывала на затылке, одевалась просто, платья шила себе сама. Представить ее за одним столом с Аглаей Серафимовной было невозможно. К той люди мгновенно проникались антипатией, Евдокии Германовне с первого же взгляда начинали симпатизировать. А как она затягивала песню! Дрожь пробирала! Даже не будучи любителем таких посиделок, мать лучшего друга он готов был слушать всегда. Но давно уже Евдокия Германовна не поет и столов не накрывает. Замечательного голоса е: никто уже не слышит. Приглядевшись, понял: постарела. Сильно постарела!
- Мама, мама! Ну что ты за человек! - покачал голевой Герман, вернувшись с очередными свертками. - О себе-то, когда будешь думать?
- А у меня все хорошо, сынок. Все у меня есть, здоровьем Бог не обидел. А как дочка?
- Мама! - предостерегающе сказал Герман.
- Сашеньки стесняешься, что ли? Ах, Гера, Гера! Ну сколько скрывать-то можно?
- Ма«а!
- Я все знаю, - поспешно сказал Завьялов.
- О чем? - пристально глянул Герман.
- О Вере... Васильевне.
- Но, откуда? Кто?
- Я встречался с Вероникой.
- А она откуда знает? Нет, не может быть! - в растерянности покачал головой Горанин. - Глупости!
- Вижу, разговор у вас, - переводя взгляд с одного на другого, указала Евдокия Германовна. -Видать; помешала. Вы тут потолкуйте, а я по дому пробегусь. Посмотрю, как и что. Ненадолго я к тебе, сынок, отец-то болеет. Но порядок навести надо.
И она вышла. Герман молчал, держал паузу, Завьялов же невольно прислушался: на лестнице ощутимая вибрация - Евдокия Германовна тяжело поднимается на второй этаж.
- А это хорошо! - сказал вдруг Герман. - Хорошо, что ты знаешь. А то черт знает, что получается! Радостью не с кем поделиться! Права мать, ну сколько можно скрывать? Посмеяться хочешь?
- Герман...
- А что? Внук у меня родился! Ха-ха! Такой молодой, а уже дед!
- Герман! - Завьялов ахнул.
- Смешно? Ты, должно быть, Веру не помнишь. Она у нас в школе лаборанткой работала. Пришла, когда мы учились в девятом классе. Двадцать лет, а уже с двухгодовалым ребеночком. Она от какого-то курсанта забеременела и... Словом, их расписали. Курсант-училище закончил и уехал в часть, а ее в школу пристроили, подработать. Лаборанткой при химичке.
- Да-да... То-то я смотрю! Лицо будто знакомое! Верочка... Ну конечно! Лаборантка! И ведь никто ничего не знал!
- О дополнительных занятиях по химии? Я в десятом классе чуть не каждый день оставался. Помнишь маленькую комнатку, где хранились реактивы? Мы там запирались. Любовь к криминалистике — это у меня оттуда. С юности неравнодушен к пробиркам, - усмехнулся Герман. - Их там было столько! Звенели, черти, в самый неподходящий момент, а то и разбивались. Помнишь, как нам их не хватало на уроках химии? Меня благодари. Если бы кто-нибудь узнал, ее бы с работы выгнали. Тогда все и началось. А потом для меня стало уже привычным - скрывать. Она замужем, я еще никто. Ученик, потом студент. Вера забеременела, когда мне было восемнадцать. Так что второй ее ребенок от меня. Кстати, это единственный мой ребенок, что бы там ни говорили в городе. Ей теперь почти двадцать лет, Светланке моей, она замужем, и на днях родила. Мальчика назвали Германом.
- Но почему же ты на ней не женился?! На Вере.
- Когда? Тогда? Или сейчас? В восемнадцать? В двадцать пять? В тридцать? Когда мне надо было это сделать, по-твоему? А? Дочь записана не на меня. Она Светлана Владимировна, а не Германовна. Вера развелась только через, десять лет. Я еще нетвердо стоял на ногах. Сказал: «Давай подождем». Она согласилась. Она всегда со мной соглашалась. Во всем. Я ей, естественно, помогал. Материально. Потом... Потом мне стало как-то неловко. Жениться на разведенной женщине с двумя детьми, которая к тому же старше меня на четыре года. Что бы сказали люди? И я подумал: пройдет! Не может не пройти. Скажу, не хвастаясь, у меня было много женщин. Я пытался от нее оторваться. Но проходит время, чувствую: чего-то не хватает. Я привык возвращаться к Вере. Смешно! - Герман грустно рассмеялся.
