— Господи, — произнес Олег Петрович горестно, — как вы мне все надоели!
И полез с переднего сиденья, волоча за собой спортивную сумку.
Гена открыл Виктории дверь и Федору открыл тоже, а потом сумку у Олега Петровича перехватил.
Федор кое-как выбрался измашины и замер перед портиком и крыльцом.
— Давай, парень, как тебя там?.. Федя, что ли? Федя — съел медведя! Двигай!
Следом за Олегом — Гена предупредительно распахивал двери — они вошли в теплое и просторное помещение, освещаемое канделябрами и громадной бронзовой люстрой. В чистом мраморе полов отражались язычки настоящих толстых витых свечей, горевших в канделябрах, и пахло уютно — горячим воском и… камином. Вскоре обнаружился и сам камин — с левой стороны, громадных размеров. Над ним висел какой-то портрет, а рядом стоял столик, расчерченный для шахмат, и сами шахматы. Дальше были еще какие-то столики и полки с книгами, библиотека, что ли?..
— Добрый вечер, Олег Петрович.
— Добрый.
Еще один человек в форме поднялся из-за конторки, где он читал толстую книгу, и пошел впереди.
Федор был в полном смятении. Кто все эти люди?! Прислуга?! Охрана?! Что они тут делают и зачем их так много?!
У него тяжело застучало в виске, должно быть, от всех переживаний сегодняшнего дня!
Еще утром он не знал, как зайти к отцу на работу, и был уверен, что его вытолкают взашей — да его и вытолкали бы, если б не фамилия в паспорте! — и утренний офис казался ему верхом богатства и роскоши, жилищем бога!
А это… Это что такое?! И кто этот всесильный человек, прокричавший ему в лицо, что его зовут Олег Петрович Никонов?! Вот он-то и есть самый настоящий бог, а те все, включая отца, просто мелкие сошки, что ли?!
Но так не бывает, просто решительно не может быть! И он, Федор Башилов, не может здесь находиться! Сейчас этот, в ливрее, оглянется, увидит курточку из «искусственного кролика», разбитую губу, ботинки, рюкзак и вышвырнет его отсюда, как нашкодившего пса!
— Сюда, пожалуйста, господа.
Господа, совсем уж зашелся Федор. Какие еще господа?! Может, эти и господа, а он-то?!
Ливрейный нажал какую-то незаметную кнопочку в мраморе, и тут же перед ними разошлась стена, и открылась комната, небольшая, но богато убранная, с ковром и широкой напольной вазой. В вазе величественно цвели розы.
Все вошли. Гена тащил сумку, казавшуюся здесь совершенно неуместной. Федор чувствовал себя чем-то вроде этой сумки — инородным телом, которое волокут куда-то, а куда, не поймешь!
Ливрейный вошел последним, пропустив всех, и стал спиной, после чего нажал еще какую-то кнопку, и Федор с ужасом и смущением понял, что это лифт! Лифт, а никакая не комната!
Резные двери закрылись, кабина тронулась и приехала очень быстро. Ливрейный выпустил всех, сам остался, пожелал им доброго вечера, и двери закрылись, и он пропал из глаз.
На площадке лежал толстый ковер, и мраморная лестница была украшена витой чугунной решеткой и полированными перилами. На площадку выходила всего одна двустворчатая дверь, высоченная, до потолка, темная от времени. Олег Петрович привычно достал ключи, погремел ими, как будто это были самые обыкновенные ключи от самой обыкновенной двери, и настежь распахнул створку.
— Ты знаешь, — блестя глазами, сообщила Виктория, — я никогда здесь не была! То есть именно в этом доме! А в двенадцатом, ну, который угловой, мамина подружка живет, тетя Лена. У нее в гостях мы часто бываем.
— Очень хорошо, — похвалил Олег Петрович и один о другой, морщась, стянул ботинки. Один упал прямо у двери, а другой подальше.
Дверь сама собой стала закрываться, чмокнула и захлопнулась.
Олег Петрович, на ходу снимая пальто, пошел куда-то в сторону, приказав Гене показать «гостям» гардеробную.
— Туда проходите!
— Да возьмите же у меня шубу! — капризно попросила Виктория, и Гена с придворной ловкостью подхватил ее.
— Походи, проходи, парень! Во-он, видишь, самая левая дверка? Туда и двигай.
«Дверка», точно такая же, как входная, была из темного дерева и до потолка! Федор, сидя на корточках, стал неловко расшнуровывать солдатские ботинки и вдруг с ужасом вспомнил про свои бумазейные носки, которые мало того что были зеленого цвета, так еще под вечер и отсырели сильно, оттого что он весь день таскался по снегу!..
Ты лучше соображай, как тебе выкручиваться из всего этого, мрачно приказал он себе, теребя шнурки, словно они у него не развязывались. А про носки не думай! Подумаешь, носки! В конце концов, ты вор и тебе самое место в камере, а там все равно, какие на тебе носки!
— Можешь остаться в ботинках, — сверху прозвучал голос Олега Петровича. — Не мучайся.
Федор вскочил. Волосы лезли ему в глаза, и он все время пытался заправить их за уши.
— Олежка, а у тебя есть еда?! — откуда-то издалека прокричала Виктория. — Ужасно хочется есть!
Олег Петрович вздохнул и ушел куда-то, и вообще все ушли, и Федор остался в одиночестве.
Эта самая гардеробная размером была как раз с их с матерью квартиру, и вещей в ней было — кот наплакал. Только несколько пальто и курток, и еще какие-то толстые пиджаки, шарфы на вешалках, очень много, все явно мужские. Зачем одному человеку столько шарфов?.. Или их тут много живет?
Разозлившись на себя, на свою дикость, на то, что думает о чем-то совсем нынче неважном, Федор выскочил из гардеробной и даже дверью хлопнул. Сразу же перепугался, что хлопнул, но никто не обратил на это внимания.
Черт бы их всех побрал, с их хорошим воспитанием и ливрейным лакеем в лифте!
— Федор! — опять звонко закричала откуда-то Виктория. — Идите сюда!
— Куда сюда-то? — пробормотал он себе под нос. Его солдатские ботинки на сияющем паркете выглядели оскорбительно.
— Мы здесь, — сказала Виктория, показываясь где-то в конце огромного холла — или это не холл, а бальный зал? — Идите к нам!
Он покорно пошел и попал еще в один зал. Видимо, этот был не бальный, а кухонный, потому что здесь стоял стол громадных размеров, полированный, на толстых ногах, еще были дубовые резные шкафы с виноградными листьями, почему-то напомнившие Федору картину Ореста Кипренского «Итальянский полдень», плита под белым колпаком. Еще был эркер, выходящий во дворик, с белыми шторами от пола до потолка, и, кажется, камин, а может, и не камин, черт его знает!..
Так называемая кухня была отделена от остального помещения невысокой стойкой, на которой Гена ловко и привычно сервировал ужин. Виктория сидела на высоком стульчике, ела банан и качала ногой. Олега Петровича не было видно.
— Садитесь, — пригласила Виктория и ногой же подвинула в его сторону другой высокий стульчик. — Я ужасно хочу есть, а вы?
