надо извиняться. Я не злюсь на тебя, малышка.
У меня сдали нервы.
– Как же так, Алан? Ты должен злиться. – воскликнула я. – Я занимаюсь черти чем с твоим племянником прямо в магазине, а тебя это не волнует.
– Меня это волнует, Мари, но в ином смысле. Я не испытываю ревности к Марку. Слишком много мне посчастливилось видеть девочек, которые без ума от него, которые не могут с этим бороться, которым я нравлюсь не меньше, чем он. Поверь, меня не расстраивают твои шалости в примерочной с Марком.
Я трясла головой, ничего не понимая, но при этом радуясь. Если Алан не злился, то, значит, я не сделала ничего плохого. Ничего, что его бы расстроило.
– Не могу понять, – снова стала я озвучивать свои мысли. – Ты не против, если я буду спать с Марком время от времени?
– А разве я имею права тебе запретить, Мари? – невозмутимо отвечал Алан. – Особенно когда ты вспыхиваешь от одной мысли об этом. Как я могу запретить тебе желать его? Как могу запретить быть такой взволнованной и красивой?
Стерн снова заскользил пальцами по моей ноге, дотронулся до трусиков, которые промокли.
– Влажная, Мари. Ты возбудилась от наших поцелуев? Или вспомнила Марка?
Я снова не могла лукавить.
– Все сразу.
– Обожаю тебя, девочка. Ты потеряла невинность, но все равно чистая и искренняя. Знаешь, почему Марк хочет тебя? Почему я хочу? Снова и снова.
Я покачала головой, бессовестно раздвигая ноги и постанывая сквозь плотно сжатые губы. Алан продолжал гладить только трусики и говорить:
– Потому что ты как будто первый раз с нами. Мы снова и снова завоёвываем тебя, возбуждаем. Как первый раз. Ты краснеешь и борешься с собой, но страсть побеждает. Ничего нет прекраснее, чем видеть твой оргазм, Мари. Это как кульминация твоей битвы желаний. Каждый раз моя личная победа. И личная победа Марка.
– О боже, Алан! Так нельзя. Это же…
– Это именно оно, – засмеялся Стерн. – Ты опять не веришь, что можно принадлежать мне и ему одновременно?
– Это ведь так…
Он закончил фразу за меня:
– Плохо? Порочно? Ненормально? – Алан расцеловал мои пунцовые щеки, продолжая гладить влажные трусики. – Я же говорил, кроха, нормально не будет. Мне нравится плохая порочная девочка Мари. Хотя и славную скромницу-умницу я тоже обожаю. Будь тем, кто ты есть, и делай, что нравится. Это и есть счастье.
Я уже собиралась сама снять трусики и попросить Алана закончить, но машина остановилась. Стерн убрал руку, заставляя меня измученно застонать.
– Нет, Алан, это нечестно. Ты не оставишь меня в таком состоянии, – захныкала я.
– Считай это маленькой местью, кроха. Открой рот. – Он положил мне на язык свой палец. – Давай, Мари. Хочу, чтобы твой вкус был на губах, а трусики весь вечер оставались мокрыми.
Я облизала и пососала его палец, а отпустив, спросила:
– Тебя это утешит?
– Отчасти. Но главное утешение меня ждет дома. Я надеюсь.
Алан подвигал бровями, и я закивала. Он довольно улыбнулся, открыл дверь, чтобы выйти первым и подать мне руку. У меня захватило дыхание. Я взяла Стерна под руку и старалась не озираться, не искать знакомых.
Уже проходя по холлу отеля к банкетному залу, Алан проговорил:
– Я рад, что ты мне все сказала, Мари. Единственное, что я не приемлю, – это ложь. – Он остановил меня у входа и посмотрел в глаза. – Если однажды ты захочешь другого мужчину. Не Марка. Захочешь уйти от меня, прошу, будь честной. Не скрывай от меня ничего.
– Я не хочу уходить от тебя. Представить не могу, что кто-то другой, не Марк, а вообще другой му… – затараторила я, как всегда, от волнения.
Алан положил мне палец на губы.
– Просто пообещай быть честной, Мари, – попросил он.
Я кивнула, хотя лгала ему все это время. Пусть сейчас не лучший момент для признания, но продолжать врать я больше не могу. Только не Алану.
«Меня зовут Марьяна Яновская, я дочь покойного Генриха Яновского», – приговорила я про себя и открыла рот, чтобы сказать это вслух, но мне не дали это сделать.
– Алан, добрый вечер, – услышала я позади голос Агаты.
Я бы узнала ее надменный тон из тысячи. Мое лицо сразу скривилось, словно под нос сунули лимон.
– Добрый, Агата, – с достоинством и невозмутимостью ответил Алан. – Ты знакома с моей спутницей, я полагаю?
Вообще, я редко влезаю в разговоры, которые заранее обречены на конфликт, но Агата действовала на меня просто ужасно. Я не смогла держать язык за зубами.
– Нет, Алан. Твоя подруга не позволила мне представиться. Сразу начала раздавать распоряжения и требовать напитки.
– Кажется, это твоя обязанность, милая, – с тем же ядом, но милейшей улыбкой отвечала мне Агата.
– Ее обязанность – помогать мне. Тебя это точно не касается, – вступился за меня Алан.
Я подняла глаза и поблагодарила его взглядом и улыбкой. Алан погладил мои пальчики, но за руку не взял, а обнял за талию, собираясь увести в зал.
Агата не собиралась сдаваться. Она быстро переместилась, закрывая нам проход, и даже почти прижалась к Алу.
– Но ведь сейчас ты не на работе, дорогой. Отпусти девочку, пусть отдохнет, пока мы будем развлекаться. Ты же не рабовладелец.
Усилием воли я в этот раз промолчала.
– Думаю, это невозможно, Агата. Мари со мной на этом приеме точно не как помощница.
Он убрал ее руку и отодвинул в сторону. Как всегда аккуратно, но твердо.
– Служебный роман с малолеткой, которая годится в подстилки для Марка? Серьезно, Алан? – плевалась желчью нам в спины неудачливая соперница.
Алан даже не обернулся, только проговорил тихо, касаясь губами моего уха:
– Прости за это.
– За что? – ответила я также негромко. – Я ведь сама заняла ее место. Почти намеренно.
– Нет, кроха. Слава богу, ее место совсем не там, где сейчас ты.
Я с трудом расшифровала смысл его слов. Кажется, таким образом Алан признавал, что между нами больше, чем он испытывал к Агате. Он болел ею столько лет.
Мне нравилось чувствовать себя его лекарством. Я бы хотела вылечить Алана от болезненной токсичной любви. Или влечения. Он ведь сам признавал, что любовь совсем другая.
Была ли моя любовь к нему настоящей? Ведь одновременно я желала его племянника.
Папа многое от меня утаивал, но в одном точно был честен. Светские приемы – тоска смертная. Я боролась с зевотой во время торжественной части, пока объявляли самых активных участников фонда и награждали новичков за неоценимый вклад. Или вклады. Но фуршет и последующие бесконечные беседы окончательно утомили. Я,
