— Тоня, когда я к тебе в гости приеду, ты должна выглядеть так же. Обещаешь? — спросила я, наливая самогонку по рюмкам.
— Я постараюсь.
— А если Петька драться полезет?
— Я его сковородкой по голове огрею, — грозно ответила подвыпившая Тоня.
— Это правильно, — подметила я. — И посильнее.
— Достанет, так по башке дам, что он уже никогда не встанет. Убью гада, если хоть на сантиметр ко мне приблизится. На суде скажу, что это была самооборона.
Я посмотрела на Тоню восхищенно и покачала головой.
— Слушай, я тебя не узнаю. На тебя так самогонка благотворно действует…
— Замочу гада, — вновь повторила Тоня и пропустила еще рюмку. — Со мной шутки плохи: будет себя плохо вести — яйца оторву.
— Здоґрово! Он тогда гулять не будет: без яиц гулять не интересно.
— Да пусть прыгает, пока прыгалка работает, только бы в мою жизнь не лез. Я еще кафе в свои руки возьму, а он пусть белье за постояльцами стирает и собак кормит. Настька, когда ты в следующий раз приедешь, мы пойдем куролесить в самый лучший ялтинский ресторан. Ты мне веришь? — Тоня просто на глазах менялась в лучшую сторону.
— Верю.
— Спасибо. Я ВСЕ СМОГУ, И У МЕНЯ ВСЕ ПОЛУЧИТСЯ! Петьку как работника держать буду. Он сам в сараях убирать будет, а выручку мне станет носить, — деловито продолжала Тоня.
— Ты что, разводиться собралась?
— Понятное дело — на хрен он мне нужен! Как ты думаешь: Петьку прямо сейчас сковородкой прибить или пусть пока поживет до более подходящего случая? — пошатываясь, спросила меня Тоня.
— Пусть пока живет, — вынесла я свой приговор. — Глядишь, в хозяйстве пригодится.
— Как скажешь. Нужно на права сдать, хочу машину у него отобрать, — решительно произнесла Тоня. — Пусть пешком ходит.
— Правильно. Нечего ему на машине ездить. Вон брюхо какое наел, пусть жир сбрасывает.
Допив бутылку, мы крепко обнялись и запели наши русские народные песни. Из своих чуланчиков стали выползать сонные постояльцы. Некоторые присоединились к нашему дружному хору.
— Видишь, Тонька, — говорила я пьяно. — Если хотим, мы все умеем быть добрыми. Просто жизнь, сука такая, делает нас злыми. А ведь мы — лапочки! Смотри, даже никто не возмущается, что мы нарушили их сон. Нам подпевают. Это солидарность! Понимаешь, у нас еще есть солидарность?!
— Понимаю, — кивала Тонька. — Мы все любим друг друга. Просто те, кто там, наверху, играют в свои игры и хотят, чтобы мы друг друга не любили. Ты кто по национальности?
— Русская, — ответила я.
— А я — украинка. Ты меня любишь?
— Очень.
— И я тебя тоже. — Тонька показала пальцем на небо и усмехнулась. — Пусть эти, кто там, наверху, хоть об стену головой бьются и натравливают нас друг на друга, но хрен они добьются, чтобы мы когда-нибудь друг друга разлюбили. Фиг им! Они просто делают деньги на всем, на чем можно, даже на любви. Они делают деньги ради денег, но им никогда не понять, что такое любовь и солидарность. Они не знают, что мы единое целое, родственные души. Мы родные! Невозможно разорвать связь между нашими народами! Мы — сестры по крови!
— Я с тобой полностью согласна, — поцеловала я Тоньку.
Антонина принесла еще самогонки, закуски и стала угощать постояльцев. Для этого она вынесла из дома все стулья.
В этот момент рядом с нами нарисовался Пётр.
— Что здесь творится? — свел он брови.
— Петь, а ты где был? — ответила ему вопросом на вопрос Антонина.
— Да так, — замешкался с ответом Пётр. — Лампочку одной постоялице вкручивал. У нее там что-то со светом, короткое замыкание. Пришлось чинить.
— Ну что, вкрутил лампочку-то?
— Вкрутил.
— А то иди, дальше вкручивай, пока патрон работает!
— А ты что здесь устроила?
— Петя, свали от греха подальше, — пьяно ответила Антонина. — Мы тут общим собранием постановили…
— И что же вы постановили?
— Мы тебя в должности разжаловали, — бесстрашно ответила Тоня. — Ты теперь не комендант общежития, ты — завхоз. Будешь хозяйственной частью заниматься и по совместительству лампочки вкручивать тем постоялицам, которые в этом очень сильно нуждаются. Благо патрон у тебя на троих рос, а одному достался.
— Ты что несешь?! Или совсем стыд потеряла? — зашипел Пётр. — А ну-ка брысь под лавку! — Пётр было поднял руку, чтобы ударить жену, но она выпрямилась и посмотрела на него так, что он моментально опустил руку.
— Только попробуй хоть пальцем тронь, — бесстрашно сказала Антонина. — Засажу, гад, за решетку. Вон сколько свидетелей, все подтвердят. Ты мне, Петя, за все ответишь! И за мою погубленную молодость, и за мое здоровье, подорванное твоими побоями, и за дочерей, которые живут в страхе и боятся тебя как огня!
— Что ты этим хочешь сказать? — прищурился Пётр.
— Развод, Петенька! Развод! — со слезами на глазах произнесла Тоня. — Развод и раздел имущества.
— Что?
— Что слышал! И вон из моего дома! Вон из моей жизни! Собирай свои пожитки и пошел прочь!
— Это мой дом!
Пётр хотел броситься на Антонину, но постояльцы не позволили ему это сделать.
— Это мой дом! — вопил Пётр.
— А вот и нет, — спокойно ответила Тоня. — Это дом моих детей, а ты поищи себе другое жилище.
— Я тебя убью, — беспомощно произнес Пётр.
— Кишка тонка, — рассмеялась Антонина. — Ты же слабак, Петя, дохлое существо. Только такой упырь, как ты, может поднять руку на женщину! Ты же, кроме как руки распускать, ничего не умеешь, Петя. Жену лупить да лампочки на халяву вкручивать!
— Молодец! — встряла я и ожгла Петра злобным взглядом.
Петька подхватил недопитую бутылку и скрылся из виду.
— Тоня, ты справишься. Развод — это маленькая смерть. Ты должна быть готова к тому, что сначала будет очень тяжело, но ты не сдавайся. Потом станет легче. И пожалуйста, судись за каждый стул. Гордость при разделе имущества никому не нужна. Можно, конечно, взять троих детей, оставить мужику дом и уйти в никуда. Только это не гордость и не чувство собственного достоинства — это великая глупость. Мужик приведет в дом новую женщину, будет жить себе припеваючи, а ты будешь всю жизнь скитаться вместе со своими детьми. Так поступают только от глупости. Как бы ни было стыдно, борись в суде за каждую тарелку и вилку. От Пети не убудет. Он быстренько найдет себе бабу с квартирой и заживет как король. Сейчас одиноких женщин с квартирами больше чем нужно. А у тебя — малыши, и, кроме тебя, о них больше подумать некому. Помни об этом!
— Ты права, — сквозь слезы произнесла Тоня.
— Это не унизительно — бороться за то, что принадлежит тебе и твоим детям. От этого зависит твоя дальнейшая жизнь и будущее твоих дочерей.
