Эфраим был себе на уме. Без сомнения, парень заявился сюда ухаживать за его дочерью. Он предпочел бы кого-нибудь из соседских сыновей, но Джефф ему все равно понравился. Я не стану осуждать девчонку, решил Эфраим, могло быть и гораздо хуже.
Так, с отцовского соизволения, сопровождаемые недоуменным взглядом матери, Миранда и Джефф вышли на прогулку в яблоневый сад.
— Вы не очень хорошо выглядите, Миранда, — мягко сказал Джефф. — Полагаю, мне надо дать вам что-нибудь успокоительное.
Миранда шла быстро, стремясь подальше отойти от дома, чтобы их не было слышно, она отмахнулась от всех замечаний и быстро перебралась через каменную ограду. Джефф последовал за ней, а затем, когда они встали на вскопанной земле, где валялось несколько изъеденных червями яблок, она резко повернулась к нему.
— Скажите, вы были в Драгонвике? Вы видели мистера Ван Рина?
Вот значит как, подумал он, поразившись, до чего же он ошибся. Эта радость встречи предназначалась вовсе не ему. Девушка все еще была одержима владельцем имения.
— В Драгонвике никого нет, — ответил он, — с июня. Мистер Ван Рин путешествует где-то по югу. Разве вы не знали?
Она покачала головой, стараясь спрятать от него свое лицо, но он все же заметил слезы в ее глазах.
— Я видел его всего раз, в сентябре, на втором суде над беднягой Боутоном, — словно нехотя сообщил он. Он не собирался рассказывать ей об этом, а также о послании к ней Николаса, так как все время уверял себя, что вернувшись домой, она его забудет. И он был глубоко убежден, что так для нее будет лучше всего. Но перед лицом такого страдания, он не смог промолчать.
— Как он? — беззвучно спросила она. — Пожалуйста, скажите.
— Похоже, с ним все в порядке. Я видел-то его всего минуту.
Он вздохнул, вспоминая забитый людьми зал суда в Гудзоне во время второго процесса над Смитом Боутоном, обвиненным в подстрекательстве к мятежу против землевладельцев, потребовавшегося из-за неспособности присяжных вынести окончательный вердикт в первом процессе.
Николас, очень представительный в своем черном костюме, сидел на галерее. Он наблюдал за судом бесстрастно, его красивая голова была слегка повернута, а голубые глаза не выражали совершенно ничего.
Как только вердикт был оглашен, он встал и молча покинул галерею. Джефф тоже вышел из зала суда, движимый бессильной злобой от невозможности подойти к своему другу, чтобы сказать ему несколько ободряющих слов. Охрана заявила ему, что сейчас никто не может встречаться с заключенным. Он спускался по ступеням лестницы в соответствующем настроении, когда неожиданно ощутил прикосновение к своему плечу.
Это был Николас.
— Добрый день, доктор Тернер, — сказал он. — Сегодня, должно быть, у вас печальный день.
— В любом случае он приятен вам, — ответил Джефф, собираясь идти дальше.
— Вердикт справедлив, но излишне суров, — спокойно произнес Николас. — Если бы я был на его месте, я бы покончил с собой. Лучше умереть, чем сидеть в тюрьме.
Уверен, он бы так и сделал, решил Джефф, и ответил:
— Я не согласен с вами, мистер Ван Рин. Жизнь это сокровище, от которого нельзя отказаться по собственной воле. А теперь, если вы позволите… Я скоро уезжаю в Нью-Йорк и у меня много дел.
— Вот как? — вежливо спросил Николас.
— И когда я буду поблизости, я, может, загляну к мисс Уэллс, — зачем-то добавил Джефф, совершенно не интересуясь в этот момент, как к его словам отнесется Николас.
В глазах Ван Рина появилось отсутствующее выражение.
— Если вы ее увидите, — промолвил он наконец после долгого молчания, — можете передать ей, что в апреле я отправлюсь вниз по реке.
— Конечно, — ответил Джефф, не заметив в словах Николаса ничего особенного. Он думал так вплоть до этого момента и удивился.
Когда он передал послание Миранде, он больше не задавал себе подобных вопросов. Миранда вся воспламенилась от радости.
— Он так и сказал? — воскликнула она. — О, спасибо, спасибо, Джефф.
В порыве чувств она впервые назвала его по имени, смешав во вздохе облегчения смех и слезы. Все в порядке. Николас не мог ответить на ее письмо, потому что Драгонвик был закрыт, а он сам где-то путешествовал. Но он будет здесь в апреле, как и обещал.
Она улыбнулась Джеффу, словно предлагая ему разделить с ней радость.
— Миранда, — неожиданно заговорил он, — почему вы делаете себя несчастной, мечтая о том, чего вы никогда не получите? Неужели вам не нравится жить в своем доме? Ферма так красива…
— Красива! — с изумлением повторила она, оглядываясь вокруг.
Сад, где они стояли, располагался выше фермерского дома, который словно белый голубь ютился под болиголовами и высокими вязами. Поля, перегороженные каменными стенами, плавными волнами удалялись к сапфировой полоске далекого Зунда. Воздух, необыкновенно чистый, был напоен запахом лаванды и сжигаемых листьев. Клены на Кэт-Рокк-Хиллс горели красным и золотым, и этот цвет еще больше усиливался в зарослях сумаха и золотарника на фоне серой стены небольшого кладбища.
— Может быть, здесь очень даже мило, — страстно ответила Миранда, — но здесь нет изящества, нет элегантности, а что до фермы… то здесь ничего не найти, кроме изнурительной работы.
Она грустно взглянула на свои руки. Несмотря на всю ее тщательную заботу о них, они покраснели, а два ее розовых ноготка были некрасиво обломаны.
— Миранда, вы не… — начал было Джефф, но затем просто рассмеялся. Она его не слушала. — Пойдемте, покажите мне ферму. Мне это очень интересно, даже если не интересно вам.
И взяв ее за руку, он помог ей перелезть через ограду.
На ферме Уэллсов по воле случая Джефф остался на несколько дней, потому что в ночь его приезда у малышки вдруг заболело горло. Через несколько часов там появились страшные белые пятна, и перепуганная Абигайль, которая уже потеряла из-за этой болезни одного ребенка, не нуждалась в объяснениях Джеффа, чтобы понять, что у Чарити дифтерия.
Ей не нужен был Джефф, чтобы поставить этот диагноз, но она отчаянно нуждалась в нем, когда удушающие пленки стали грозить страшной бедой, и только быстрое и умелое введение Джеффом полого тростника в горло малышки, спасло ее. Джефф и Абигайль без сна и отдыха трудились три дня и три ночи, протирая девочку губкой, делая припарки и ингаляции скипидаром. Миранда, которая никогда ничем не болела, была, несмотря на ее протесты, изгнана из комнаты.
Когда опасность была позади, и Чарити со свойственной детям быстротой начала поправляться, вся семья смутила Джеффа благодарностью.
— Я никогда не забуду, что вы сделали, никогда, — облегченно всхлипывала Абигайль, измученная невероятным напряжением.
