– Я никуда не поеду! – надув и без того пухлые губы, твердила Лялька.
– Ляля! Я тебя не понимаю! В кои-то веки нас приглашают на шикарную дачу, а ты кочевряжишься! – злилась на дочь Нина. – Ну что ты будешь делать в душном пыльном городе?
– Это я тебя, мать, не понимаю! Красавец-мужчина приглашает тебя на дачу, а ты собираешься ехать туда со своей дочерью! Совсем обалдела!
– Лялька! Как ты смеешь со мной так разговаривать?!
– А как с тобой еще разговаривать, если ты нормального человеческого языка не понимаешь! Сказала же, что не поеду! У меня в городе дела, ясно?
– И какие же у тебя дела? Можно узнать?
– Нельзя! Это личные мои дела! Я же в твои личные дела не лезу!
Нина задохнулась от возмущения:
– Никаких личных дел, о которых ты не знаешь, у меня нет!
– Ага! Так я и поверила!
– Ну… и напрасно не веришь… Я ведь даже Тарасова от тебя не скрываю.
– Сейчас проверим, как ты не скрываешь! Ну-ка скажи мне, родная маменька, каковы твои дальнейшие планы?
– В каком смысле? – почему-то испугалась Нина.
– В прямом! Ты за Михаила Иннокентьевича замуж собираешься?
– Нет! С чего ты взяла? Вовсе не собираюсь! Да и не хочу я замуж. Я там уже побывала… Зачем мне замуж, когда и так хорошо? – зачастила, будто оправдываясь, Нина.
– Так и будете его жене рога наставлять?
– Какие еще рога? Почему рога? По-моему, так говорят только о мужчинах… – Нина готова была еще долго рассуждать о рогах, потому что никак не могла сообразить, как лучше ответить на прямой вопрос дочери. Не рассказывать же ей, в самом деле, что Светка ей самолично отдала мужа в бессрочное пользование.
– Ага! Увиливаешь! – радостно вскричала Лялька. – Что и требовалось доказать!
– Ничего я не увиливаю, просто… Просто Тарасов мне замуж не предлагал! – металлическим голосом отчеканила Нина.
– Как же тогда все получается? Разве шашни с женатым мужиком не противоречат твоим высоким принципам? Ты же у нас всегда была образцом и эталоном!
– Ляля! Ты много себе позволяешь! – прикрикнула на дочь разъяренная Нина.
– Я ничего себе не позволяю. Я просто хотела доказать тебе, что далеко не все ты мне рассказываешь о себе, что вообще-то нормально. Только и ты уж мне в душу не лезь, а!
– Знаешь, милая моя, я тебе мать, а потому прав у меня на тебя побольше…
– О-о-ой! – недовольно протянула Лялька. – Только не надо мне в сотый раз рассказывать, как ты из-за меня ночей недосыпала, а наш гнусный папаша дрых без задних ног! Когда рожу себе детей, сама буду недосыпать, вот равновесие и восстановится!
Нина горестно, как старая бабка, у которой уже все позади, вздохнула и решила сказать напрямую то, из-за чего она так добивалась поездки Ляльки на дачу Тарасовых:
– Понимаешь, Ляля, в Репино хочет приехать Павлик. Специально из-за тебя… И я подумала…
– Мама! – оборвала ее Лялька. – У нас с Павлом ничего не выйдет!
– Почему? – удивилась Нина, по мнению которой, о лучшей партии, чем Павлик Тарасов, и мечтать было нельзя.
– Потому что!
– Ляля! Я же должна знать, почему… И Михаил Иннокентьевич интересуется… Павлик что, обидел тебя чем-нибудь?
– Ничем не обидел…
– Так что же?
– Ничего такого, кроме того… словом… все равно ты, конечно, должна об этом узнать…
От такого богатого предисловия у Нины противно засосало под ложечкой.
– В общем, я люблю другого человека, – наконец разродилась дочь.
– Что значит, любишь? – глупо спросила Нина и ужаснулась сама себе.
– Замечательный вопрос! – воскликнула девушка. – Я так и думала, что ты не знаешь, как это любят!
– Ляля!! – взвизгнула Нина.
– Ну что Ляля!! Я правду говорю! Вот скажи, ты папаньку моего любила?
У Нины перехватило дыхание. Ответить дочери положительно она не могла.
– Во-о-от! – потрясла пальцем перед ее носом Лялька. – А Иннокентьевича своего любишь? Только честно!
Нина помертвела. Она не знала, что ответить. Она закрыла глаза и была близка к обмороку, а дочь не унималась:
– А я люблю! И мне не нужны никакие Павлики Тарасовы! Я не собираюсь, как ты, с его папочкой… без любви только потому, что Михаил Иннокентьевич богатый и красивый!
Нина, с трудом взяв себя в руки, безразличным тоном спросила:
– Зачем же ты меня так рьяно на первое свидание с ним собирала? Трусы свои от сердца отрывала?
– Так я же думала, что ты влюбилась! А сейчас вижу, любви у тебя – ни в одном глазу!
– И как же ты это видишь?
– А я на себя в зеркало смотрю и с тобой сравниваю! И вообще, если хочешь знать, мы уже и заявление подали!
– Как? – Нина в изнеможении опустилась на диван. – Этого еще не хватало! – Она еще много чего хотела сказать дочери, но из горла почему-то вырывался какой-то куриный клекот.
Дочь смотрела на нее взглядом, полным снисхождения и сострадания, и Нине опять казалось, что Лялька – это ее умудренная жизнью мать, а она – глупая, непутевая, ни на что не годная дочка. Неизвестно, как долго еще Лялька разглядывала бы Нину, если бы ее не оторвал от этого многообещающего занятия телефонный звонок.
Дочь метнулась к аппарату, и ее голос из снисходительного тут же преобразовался в воркующий, причем точно таким же непостижимым образом, каким преображался голос Галины Андреевны Голощекиной, когда она говорила по телефону с мужем. Нина поняла, что это звонит ОН, очевидно, тот самый, с приятным голосом, который она уже однажды имела счастье слышать. Нина думала, что Лялька опять запрется в ванной, но та, посмотрев в сторону матери, неожиданно громким голосом сказала:
– Знаешь что, давай-ка приезжай к нам! Я матери во всем призналась, и она уже минут десять сидит в полном столбняке. Пора выводить! Захвати там… сам знаешь что…
Все те сорок минут, которые понадобились Лялькиному молодому человеку для того, чтобы добраться до жилища Муромцевых, Нина так и просидела на диване в режиме ожидания с глазами, горящими, как индикаторные лампы рентгеновского микроанализатора. Лялька ее не трогала, поскольку срочно красила глаза, взбивала кудри и прикидывала на тело одну тряпку за другой. Когда прозвучала трель дверного звонка, Нину пробила такая дрожь, будто это не к Ляльке, а к ней пришел жених, которого она еще никогда в жизни не видела и с которым ей сейчас же, немедленно, предстоит идти к венцу. У нее мгновенно пересохло во рту и одеревенели конечности. Когда в комнату вошел молодой человек, в дополнение ко всему Нине совершенно отказала членораздельная речь. Она не смогла даже приличным образом поздороваться, потому что перед ней стоял сам Давид Голощекин, и не убеленный сединами престарелый джазмен, а украшенный вьющимися смоляными кудрями молодой и статный сын Галины Андреевны и ее всеми уважаемого мужа Льва Егорыча.
