– А я почем знаю? – выпалил Гришин.
И жесткие тиски, Жэкины пальцы, снова сдавили его череп. Гришин захныкал.
– Ну не знаю я, начальник! Не знаю! Дом у него есть за городом. Так там вы уже наверняка побывали?
– Угу… – кивнул Жэка и сильнее сдавил пальцы.
– Квартира и офис в городе, – со стоном пробормотал Гришин.
– И там были, нет его!
– Может, уехал?
– Нет, не уезжал. Проверяли, – соврал Жэка, пока не было времени на проверки.
– Тогда не знаю!
– А подумать? – Жэка сместил палец к виску и с удвоенной силой надавил. – А подумать?!
– Шалава! Шалава у него есть одна! – заорал Гришин, царапая стол ухоженными ногтями. – Он у нее иногда зависает!
Жэка убрал пальцы с его черепа, швырнул Гришину блокнот из кармана, авторучку.
– Пиши адрес! – скомандовал он.
– Ага! – Гришин гладил себя по голове, трогал висок, затылок, ему казалось, что у него мозги вылезли от железной хватки опера. – А ты потом ему почерк мой продемонстрируешь, начальник? Я уж лучше тебе скажу, а ты запиши.
– Ссышь? – ухмыльнулся Жэка, подбирая ручку и блокнот и приготовившись писать.
– Знаю я ваши штучки, начальник. – Гришин продиктовал адрес спального района, где гнездились старинные пятиэтажки. – У него с этой шлюхой давняя любовь. Она ему раны с девяностых зализывает…
С кухни тянуло запахом жарящихся дрожжевых блинов. Шкварчало масло, шипело налитое на сковороду тесто. Звякали чашки, свистел вскипевший чайник. Наташка хлопотала с завтраком и тихонько что-то мурлыкала себе под нос. Какую-то старинную песенку из дискотеки девяностых. Приятная песенка, приятный голос у Наташки. И сама она хороша! В свои сорок лет многие бабы бывали списаны за ненадобностью. Его супруга в тридцать пять перестала его волновать по-настоящему. А Наташка молодец!
Высоченная – метр восемьдесят пять, с большущими упругими сиськами, длинными крепкими ногами, шикарной белокурой шевелюрой и невероятно черными глазищами, Наташка ему теперь нравилась так же сильно, как и двадцать лет назад, когда еще крутилась вокруг шеста в стриптиз-баре.
Тело ее не стало рыхлым, оно просто заматерело, стало крепче, соблазнительнее. От морщин она постоянно избавляется в центре лазерной хирургии. Он деньгами помогает, чего уж. Ноготочки, пяточки, бровки, все в порядке полном.
И характер…
Что у нее был за характер! Милая, покладистая, всегда веселая, готовая к экспериментам в постели, прогулкам под дождем и его дурному настроению. Он бы женился на ней сто процентов, кабы не ее прошлое вокруг шеста.
Как он – уважаемый бизнесмен – возьмет себе в жены стриптизершу?! Да никак! Женился на дочери своего делового партнера, будь она неладна. Шпала хладнокровная! И дети от нее такие же – никчемные, бесталанные, ленивые. Он их, конечно, любил и баловал. Но в глубине души понимал: дело передавать некому! Все спустят, все просрут!
Эх, зря он Наташке не позволил родить еще тогда, в девяностых. Сейчас бы потихоньку втягивал в бизнес ублюдочка, а так…
Огурцов Станислав Егорович завозился под толстым одеялом в ситцевом пододеяльнике. Не любил он шелка там всякие, сатины. Скользишь по постели, как по соплям, честное слово! Ситец, добротный, экологически чистый, полезный для тела и любовных утех, которые их с Наташкой до ста потов пробирали.
Огурцов заглянул под одеяло. Предмет его гордости дремал. И ладно. Сейчас надо позавтракать. Потом немного поработать за компьютером, отдать распоряжения. Тогда уж можно будет и перерыв сделать на послеполуденный секс. Да и Наташке сейчас придется уйти. Магазинчик дамского белья, который он ей подарил на пятнадцатилетие их отношений, приносил ей какую-никакую прибыль. И требовал ее постоянного присутствия.
– Милы-ы-ый… – пропела Наташка, появляясь в дверях спальни.
Она всегда безошибочно угадывала момент пробуждения. И того, что лежало на подушке, и того, что покоилось ниже резинки от трусов.
– Ау! – отозвался Огурцов со счастливым смешком. – Ты прелесть!
Она снова его удивила, явившись в спальню в длинных алых гольфах, алом лифчике и черных трусиках, едва прикрывающих ее шикарную упругую попу. Идеально плоский живот, в пупке поигрывает крохотный бриллиант, тоже его подарок. Волосы заплетены в две толстые косы с алыми бантами.
– Идем завтракать. – Наташка потащила с него одеяло. – Идем!
– Ты это, иди, Наташ. – Он вдруг застеснялся своего обвисшего достоинства. Вцепился в край одеяла. – Иди. Я сейчас.
Конечно, ему не всегда удавалось в свои шестьдесят соответствовать пылу сорокалетней сочной бабы. Иногда приходилось прибегать к лекарственным стимуляторам. Но с утра принимать их он не хотел. Дел много!
Натянув домашние хлопковые шаровары ядовитого синего цвета, Огурцов глянул на себя в громадное зеркало напротив их кровати.
Мышцы будь здоров, живот накачанный, не выпирает, как у некоторых толстосумов. Кожа не висит, в меру загорелая. Пышная шевелюра цвета перца с солью. Твердый подбородок, нормальный нос, черные глаза. Симпатичный мужчина, весьма симпатичный.
Огурцов, как всегда огурцом, любила говорить Наташка. Она его очень любила. И верна была ему. Что-то она наготовила ему на завтрак?
В центре стола на красной тарелке большая горка пышных блинов. Огромный кусок масла плавился на самом верху блинной пирамиды. В белоснежной фарфоровой плошке красная икра. В другой жирная сметана, рядом яблочный джем. Что душеньке только угодно! И кашка манная уже в его тарелке с вареньем из черноплодной рябины. Он с детства так любил. Мама приучила. Наташа потом перехватила инициативу.
Только жена – палка сухая – никак не уразумеет, что ненавидит он с утра яйца и овсянку, просто ненавидит! И тосты ее ему нёбо корябают! И кофе ее похож на помои!
А Наташка – умница – ему с утра крепкий чай всегда заваривала. Такой, что рот вязало от крепости. А он так любил!
Огурцов сел к столу съел кашу с вареньем. Скатал блин трубочкой, обмакнул его в сметану, откусил и зажмурился от удовольствия.
– Вкусно?
Наташка, сидя напротив, давилась сухими диетическими хлопьями. Очень боялась растолстеть, потерять фигуру и разонравиться ему. Дуреха! Он ее, наверное, и с обвислыми боками терпеть станет. Хотя нет. Вряд ли с боками-то…
– Очень вкусно.
Он потянулся ко второму блину, и вдруг в дверь позвонили. Они просто опешили от неожиданности. Дело в том, что к Наташе никто никогда не приходил! Это была их общая квартира. О ней никто почти не знал. Почти явочная, куда никто никогда не приходил. Никогда! Даже в девяностых! Никто! Даже слесари из ЖЭКа! Даже электрики! Никто!
