— Чш-ш-ш…
— Что вы шипите? Не шипите на меня!
Он аккуратно свернул тряпку, но запихивать в штаны почему-то не стал, видимо, потому, что там уже был портрет, ошибочно принятый им за фотографию времен Первой мировой войны.
Тут Анфиса вдруг сообразила, что говорит он… всерьез. В смысле, про хлороформ.
— Юра, откуда здесь тряпка с хлороформом?!
— Я вам потом все объясню.
— Нет, сейчас!
— Нет, потом. Тише!..
Они замерли и прислушались.
Половицы скрипнули, как будто по ним кто-то шел, крадучись, осторожно. Анфиса похолодела.
Они никогда не знала, что можно так осязаемо… похолодеть: руки моментально стали ледяными и влажными, и шее стало холодно, словно ледяная сырость стен вдруг добралась до нее.
Юра погасил фонарь. Темнота обрушилась на них бесшумной холодной лавиной.
Ни шороха, ни звука. Только дыхание, горячее, человеческое.
Почудилось?.. Почудилось?!..
Она стояли так довольно долго, или Анфисе только показалось?
Потом он пошевелился рядом и прошептал ей в самое ухо:
— Стойте и не дергайтесь.
— Что?!
И опять американские героини из американских фильмов вспомнились ей некстати. Именно они в момент, когда нужно молчать, непременно начинали приставать с расспросами, детальными, сложными, к примеру, о том, кем была его бывшая жена и при каких обстоятельствах его папочка покинул семью.
Вспомнивши героиню, она замолчала и только сопела, когда он протискивался мимо нее.
Фонарь не горел.
Открытый в полу квадрат теперь казался очень светлым, как будто там, наверху, горел свет, отражался от банок с огурцами, блестел холодным сальным блеском.
Юра Латышев протиснулся мимо, нашарил ногой лестничку и полез наверх.
Куда?! Зачем?
«Он хочет бросить меня одну. Он собирается меня замуровать. Он и есть преступник. Решил избавиться от меня, оставив здесь, а бабушке скажет, что…»
Что-то приглушенно стукнуло, Юра понадежнее укрепился на лестнице, придерживая руками тяжеленную крышку.
Анфиса подумала, что так, должно быть, закрывается гроб.
Старое дерево скрипнуло в пазах, и крышка легла на свое место.
Лунный свет — последняя надежда! — исчез, отрезанный от них деревянной стеной.
Все.
Мы погребены под землей, торжественно подумала Анфиса. Конец истории.
В финальных кадрах не будет не только поцелуя, но и пинка под зад. Только закрывающаяся крышка гроба.
— Вы здесь?
Она кивнула сосредоточенно, словно он мог ее видеть.
— Анфиса?
— Зачем вы это сделали?
— На всякий случай. Никто не должен вернуться, но на всякий случай.
— Он все равно увидит, что половики подняты!
— Не сразу, — прошептал Юра; — Не сразу. А потом черт знает, насколько он наблюдательный. Может, и вовсе ничего не заметит.
— Почему «он»? Может, «она»?
Юра зажег фонарь, и Анфиса рукавом прикрыла глаза, по которым полоснул свет.
— Он. Она не вытащила бы отсюда соседа. Он был мужчина… увесистый. Пошли.
— Юра, я ничего не понимаю.
— Видите дверь?
— Ну вижу.
Дверь была прочно сколоченная, как латами, перетянутая ржавыми железными скобами.
— Надо посмотреть, что за ней.
— Может… не надо?
— Поздно, — вдруг сказал он. — Я уже не могу отправить вас домой. Так что пойдем.
Он опять протиснулся мимо нее. Луч света плясал у него в руке. Пригибаясь, он подошел к двери и подергал ее.
Анфиса почему-то была уверена, что дверь ни за что не откроется, что это какой-то обман вроде очага, нарисованного на холсте в каморке у папы Карло, и чуть не умерла на месте, когда дверь вдруг легко открылась, даже не скрипнув.
— Стойте здесь.
— Я… не могу.
— Я только взгляну, что там.
Он шагнул в темноту, и свет фонаря сразу пропал, как отрезанный.
«Никогда-никогда больше я не стану играть ни в какие детективные игры. Пусть играет тот, кто не знает, как это страшно. А я не буду. Я-то уже знаю! Я боюсь так, что с каждой секундой мне становится все труднее дышать. Воздух тоже боится, прячется, и его остается все меньше и меньше. Меньше и меньше…»
— Анфиса, идите сюда!
Его голос прозвучал глухо, как из бочки.
— Анфиса!..
Она рванулась вперед, кажется, задела что-то, потому что жалобно и испуганно зазвенело стекло.
— Здесь подземный ход!
— Что?!
Она выскочила в круг света и замерла.
Это оказался настоящий подземный ход — как в кино про старый замок. У него были… своды, обложенные влажным камнем, и в нем можно было стоять.
— Господи боже мой, где мы?!
— Пошли.
— Куда?!
— Вперед. Нужно выяснить, куда он выходит. Я догадываюсь, конечно, но все равно надо проверить.
— Юра, может, в милицию позвонить?
— Держитесь за меня. Он не должен быть слишком длинный.
— Почему?
— Это же не одесские катакомбы! — ответил он непонятно, и они стали потихоньку продвигаться вперед.
«Я хочу домой, — твердила про себя храбрая Анфиса Коржикова. — Под одеяло. Спать. Я хочу домой спать. И чтобы Юра спустил собаку Грега, и чтобы она патрулировала территорию». Я не хочу никакой подземный ход!
А что, если здесь… скелет? Разбросанные кости, череп, откатившийся в сторону?! Что, если здесь убивали и мучили людей?! Что, если здесь обосновались сатанисты, и сейчас мы выйдем в огромный и мрачный зал, где уже горит жертвенный костер, поджидая нас? Из-за стены сейчас появится человек в одежде средневекового монаха, и шагнет, и загородит нам проход?! Что, если именно здесь и обитает наше семейное привидение, студент-утопленник?!
Матерь божья, помоги мне!
Я боюсь так, как никогда и ничего не боялась, и теперь я точно знаю, что нельзя играть с огнем, что это грех, грех, права Клава!.. Нельзя от нечего делать ввязываться в такие сложные и темные дела, нельзя, нельзя!..
Я больше не буду, никогда не буду, пресвятая дева Мария. Кого там поминала бабушка? Блаженного Панкратия?! Панкратий, дорогой, послушай меня, я все поняла и больше не буду. Ну, ты не наказываешь детей за то, что они дети, просто заигравшиеся дети, и меня помилуй, пожалуйста!.. Я правда больше не буду!"
— Что вы там шепчете?
— Я не шепчу. Я боюсь.
— Мы сейчас выберемся. Не бойтесь.
— Мы не выберемся! — пискнула Анфиса. — Слышите, вы!..
Подземелье закончилось внезапно. Перед ними выросла глухая стена, по которой шарил луч Юриного фонаря.
Анфиса споткнулась и чуть не упала. Юра посветил. Под ногами у них валялись куски трухлявого дерева и какие-то железки. Истлевшие доски были прислонены к стене в полном беспорядке.
— Здесь должен быть выход, — сам себе сказал Юра. — Держите.
Она взяла у него фонарь, и он стал проворно разбирать доски, отбрасывать их к правой стене.
