Элоиза стояла, не двигаясь, держа в руке молочник, ее глаза были устремлены на то место, где я была только что... Понимаете, глаза ее были открыты, но они ничего не видели... Я стояла и смотрела на нее, будто она была привидением, выступающим на сцене, освещенной лунными лучами. В голове у меня звучали стихи, как будто кто-то включил магнитофон и забыл его выключить. Я чувствовала какое-то тупое удивление — эти стихи так быстро пришли мне на ум: «Глядите, вот она! Блуждает здесь всю ночь, и жизнью вам клянусь, ни разу не проснулась!..»
Вот как! Значит, Элоиза де Вальми, как леди Макбет, блуждает во сне — тяжесть, которая лежит у нее на сердце, угрызения совести гонят ее ночью в комнату Филиппа. Может быть, она, как и та леди-убийца, ненароком выдаст то, что видела и слышала? Я ничего не знала о лунатизме, помнила только сцену из «Макбета». И леди Макбет говорила. Может быть, я заставлю и Элоизу де Вальми заговорить? «Наблюдай за ней, подойди к ней поближе!»
Я держалась за спинку кровати Филиппа; если бы не это, я бы, кажется, упала.
— Мадам, — хрипло сказала я.
Она ничего не слышала. Уверенно и спокойно она поставила молочник на стол и повернулась к двери. Лунный свет скользил по красивым складкам ее пеньюара, освещая ее неподвижное лицо, глаза, большие и блестящие, как у куклы.
— Элоиза де Вальми. Отвечайте мне. Как вы убьете Филиппа? — сказала я.
Она шла к балкону. Я держалась рядом с ней. Она двигалась ровно, не спотыкаясь, и в нужный момент взялась рукой за портьеру. На одно ужасное мгновение я подумала, что ошиблась и она не спит, но потом увидела, что она пошла прямо на висящую ткань и остановилась в нерешительности, когда одна из складок ее одежды зацепилась за порог. Глаза, устремленные в одну точку, были по-прежнему неподвижны, но она вздохнула и покачнулась. Один бог знает, что ей известно. У меня вырвался вопрос, который я задавала себе все это время:
— Рауль помогает вам убить Филиппа?
Элоиза остановилась и наклонила голову, повернувшись ко мне. Я повторила ей в самое ухо:
— Рауль помогает вам?
Она отвернулась. У меня ничего не вышло. Элоиза уходила, унося с собой свои тайны, все еще погруженная в сон. Я неуверенно протянула руку и отдернула перед ней портьеру.
Мадам величественно прошествовала мимо меня, прошла по балкону и скрылась из виду.
«Господи, Господи, помоги мне!» Я стояла над Филиппом в темной комнате, испещренной пятнами лунного света, держа в руке молочник.
Я тихо разбудила его, применив метод, о котором где-то читала, — легонько нажала под левым ухом. Это подействовало: Филипп открыл глаза, словно проснулся самым естественным образом, и несколько секунд лежал неподвижно, привыкая к темноте и стараясь разглядеть меня в слабом свете луны. Потом он сказал, словно продолжая прерванный разговор:
— У меня был еще один кошмар.
— Я знаю, поэтому и пришла.
Он поднял голову, потом сел в кровати:
— Сколько времени?
— Половина второго.
— Разве вы еще не ложились? Вы ходили на танцы в Субиру? Вы мне не говорили, что пойдете.
— Нет, меня там не было. Я оделась, потому что...
— Вы ведь не уйдете? — Его шепот стал таким громким, что я поднесла палец к губам.
— Тихо, Филипп. Нет... то есть да, но я не оставлю тебя одного, не бойся. Ты пойдешь со мной.
— Пойду с вами?
Я кивнула и присела на край кровати. Большие круглые глаза уставились на меня. Мальчик сидел очень тихо. Не могу сказать, о чем он думал. Не помню, как звучал мой голос, знаю только, что губы у меня застыли, поэтому трудно было говорить. Я сказала:
— Филипп.
— Да, мадемуазель?
— Ты хорошо себя чувствуешь? Ты не... тебе не очень хочется спать?
— Да нет.
— Хорошенько проснулся? Ничего не болит?
— Нет.
— Ты пил сегодня какао? — хрипло спросила я.
Он искоса посмотрел на молочник, потом снова на меня. Филипп колебался, потом наконец сказал:
— Я его вылил.
— Ты... что? Почему?
— Ну... — неуверенно сказал он, глядя на меня, потом замолчал.
— Послушай, Филипп, я не буду тебя ругать. Просто хочу знать. Оно было противное на вкус или что-нибудь в этом роде?
— Нет. Вообще-то не знаю. — Снова взгляд искоса, потом внезапный порыв откровенности: — У меня осталась с прошлой ночи та бутылка, и я ее спрятал. Я не стал вам говорить...
— Бутылка? — удивленно спросила я.
— Ну да, — ответил Филипп. — Этот замечательный лимонад. Я выпил лимонад вместо какао. Он уже выдохся, но все равно был вкусный.
— Ты... не сказал мне об этом, когда я пришла, чтобы сделать какао.
—Ну, — заметил Филипп, — я не хотел вас огорчать. Ведь вы всегда сами варите какао и... что с вами?
— Ничего, ничего. Ох, Филипп!
— В чем дело, мисс Мартин?
— Думаю, я просто устала. Вчера очень поздно легла, а сегодня еще не ложилась.
— Вы на меня не сердитесь?
— Нет, не сержусь.
— Почему вы сегодня не ложились?
— А теперь слушай меня, малыш. Ты знаешь, что твой дядя Ипполит возвращается завтра... нет, уже сегодня?
Лицо мальчика осветилось радостью, словно солнечный луч озарил речную гладь, и вдруг меня охватило глубокое чувство покоя. Кажется, мы все-таки доберемся до тихой гавани после шторма.
Филипп спрашивал быстрым взволнованным шепотом:
— Когда он приезжает? Почему он возвращается? Кто вам сказал? Когда мы с ним встретимся?
— Для этого я и пришла к тебе, — сказала я, как будто это было вполне естественным и разумным поступком. — Подумала, что мы можем уйти сейчас же. И чем скорее, тем лучше, — неловко закончила я, чувствуя, что мои не до конца продуманные объяснения замирают у меня на губах под внимательным взглядом ребенка.
— Вы хотите сказать, что мы пойдем сейчас на виллу Мирей? Встречать дядю Ипполита?
— Да. Может быть, его еще нет, но я подумала...
— А дядя Леон знает? — настороженно спросил Филипп.
Я с трудом проглотила слюну:
— Дорогой Филипп, не думаю, что ты поймешь, но хочу, чтобы ты доверился мне и пошел со мной как можно быстрее и как можно тише. Твой дядя Леон...
— Вы уводите меня от него.
Это был не вопрос, а констатация факта. Лицо мальчика было неподвижно, но глаза смотрели внимательно и дышал он неровно и быстрее, чем обычно.
— Да, — ответила я и приготовилась к неизбежному «почему?»
Но он ничего не сказал. Ужасный ответ был ему известен.
— Мой дядя Леон меня ненавидит. Я это знаю. Он хотел бы, чтобы я умер. Правда ведь? — сказал он своим тоненьким серьезным голоском, в котором не было и тени удивления.
— Филипп, зайчик, — ласково сказала я, — боюсь, он хочет тебя обидеть. Я тоже не очень-то люблю твоего дядю Леона. Думаю, нам лучше убраться отсюда, ты должен только довериться мне и пойти со мной.
Филипп, ни минуты не колеблясь, откинул одеяло и схватился за край ночной рубашки, приготовившись стащить ее через голову, но внезапно остановился.
— Тот выстрел в лесу, он ведь был не случайным?
Услышав этот вопрос, исходящий из спутанных складок детской ночной рубашки, я едва не задохнулась. Кажется, уже не нужно притворяться.
— Нет, это была не случайность, — ответила я. — Вот твой жакет.
— Он пытался меня убить?
— Да, — сказала я таким обыденным тоном, что, спохватившись, добавила: — Не бойся, Филипп.
— Я не боюсь, — ответил он, надевая дневную рубашку. Когда его лицо показалось из-под воротника, я увидела, что он говорит правду. Он был натянут как струна, и его черные глаза — глаза де Вальми — сверкали словно угли. — Я очень долго боялся, с тех пор как приехал в Вальми, но не понимал почему. Я чувствовал себя несчастным и ненавидел дядю Леона, но не знал, почему я все время боюсь. Теперь знаю и больше уже не боюсь. — Усевшись на кровати рядом со мной, он стал натягивать носки. — Мы пойдем к дяде Ипполиту, все ему расскажем, и моему дяде Леону отрубят голову на гильотине.
— Филипп!
Он поднял глаза и посмотрел на меня:
— А что бы вы сделали с ним? Убийцам отрубают голову. А он убийца.
«Тигры рождают тигрят, — подумала я, — да, тигры рождают тигрят». На минуту мальчик стал похож на Леона де Вальми. Но это был только ребенок, он не понимал как следует, что говорит.
— Знаешь, он ведь не убийца, — возразила я. — Ты пока что жив и вовсе не собираешься умирать. Только мы должны поспешить и идти страшно тихо. Смотри, вот твои ботинки. Нет, не надевай. Неси их в руке, пока мы не выйдем из дома.
Он подхватил ботинки и встал, потом, как маленький ребенок, взял меня за руку:
— Куда мы идем?
— Я тебе уже говорила. К твоему дяде Ипполиту.
— Но мы не можем прийти на виллу Мирей, когда его нет, — неуверенно сказал он. — Утром они первым делом бросятся туда за нами.
— Знаю. — Его рука задрожала в моей ладони; я притянула его к себе так, что он прижался к моим коленям, и обняла. — Нам ничего не грозит. Нас поведет наша счастливая звезда, Филипп. Она не обманет. Ты помнишь мсье Блейка, англичанина?
