Щелкнул замок двери; я осталась наедине с тенями, сгустившимися в комнате.
Наполни кубок,
Фи'лип,
И выпьем по глотку.
Из старой английской поэзии.
Только в одном случае можно быть уверенной, что Филипп находится в безопасности, — увести его, чтобы Леон де Вальми не смог до него добраться, спрятать мальчика и ждать, пока кто-нибудь придет нам на помощь.
Нельзя было терять ни минуты. Леон де Вальми хорошо знал, что в половине второго не застанет никого в детской и прилегающих комнатах. Слуги начнут возвращаться с танцев в третьем или четвертом часу. Если он решился что-то предпринять, то это случится очень скоро.
Я снова прошла к кровати и стала сдирать с себя неловкими, негнущимися руками халатик. Мысли вихрем кружились в голове, не поддаваясь никакому контролю. Я не могла мыслить логически и не хотела ни о чем думать; некоторые вещи я просто не могла себе представить. Пока. Но Филиппа надо увести. Это самое главное. Я решила никуда не звонить — меня мог услышать Леон де Вальми, кроме того, Берта могла пойти в кладовую проверить, не нарушу ли я своего обещания, — она так потрясена и напугана, что нельзя предсказать ее реакцию. В Вальми ни от кого нельзя ждать помощи. Миссис Седдон больна, ее муж стар, труслив и довольно недалек. Мы с Бертой могли бы защитить Филиппа, если бы знали, откуда придет опасность, но в этих обстоятельствах... нет, мальчика надо увести в ближайшее безопасное место, а потом как можно скорее отправиться в полицию. Я не считала себя связанной обещанием, которое Берта у меня вырвала, — это был настоящий шантаж. Как женщина, я ставила здравый смысл выше так называемой «чести» и без малейшего угрызения совести нарушила бы тысячу обещаний, если бы этим могла спасти Филиппа.
Я сбросила на пол халат и уже собиралась надеть платье, когда из коридора донесся слабый шум.
Хотя я ожидала, что услышу этот звук, но сразу не узнала его. Просто тихий шелест, прозвучавший для меня как грозное предупреждение. Я бессознательным движением быстро выключила лампу, и в тот же миг дверь комнаты Филиппа отворилась. Я поняла, что это за шелест.
Инвалидное кресло.
Я встала как вкопанная, рука застыла на выключателе лампы. Мне казалось, что я даже перестала дышать. Если бы из соседней комнаты послышался самый слабый звук, кажется, я бросилась бы туда, не раздумывая, как пуля, выпущенная из ружья, но кресло не двигалось, и я продолжала стоять, ожидая, что будет дальше.
Ничего. Никакого движения. Через некоторое время дверь Филиппа снова закрылась, почти беззвучно. Шелест переместился в коридор.
Не знаю, какой инстинкт заставил меня броситься в кровать и завернуться в одеяло, но, когда дверь моей спальни открылась, я спокойно лежала, повернувшись к двери спиной.
Он не вошел, просто молча ждал. Секунды тянулись, как годы. «Что бы он сделал, если бы я повернулась, увидела его и закричала? — подумала я. — Хозяина застали ночью в комнате гувернантки! Зажигается свет, раздаются голоса, вопросы, слуги бегут по коридору... Что скажете на это, мсье де Вальми?» Пузырьки истерического смеха защекотали мне горло при мысли о том, что Леон де Вальми может сыграть роль коварного соблазнителя, но потом я подумала, как надежно он защищен от такого обвинения, и продолжала лежать тихо, испытывая смешанное чувство жалости и стыда, которое, как ни ужасно, нисколько не уменьшило моего страха. В этих противоречивых эмоциях было что-то неестественное. Все тело напряглось, и меня охватила невольная дрожь.
Наконец он ушел. Дверь бесшумно закрылась. Я услышала удаляющийся по коридору шелест колес — Леон де Вальми возвращался в свою комнату.
Выскользнув из кровати, я на цыпочках подошла к двери и стояла неподвижно, пока не услышала, как где-то далеко закрылась дверь. Через секунду зашумел лифт. Он просто проверял, вот и все. Но его визит поведал мне все, что я хотела знать. Берта права. Надо увести отсюда Филиппа, и как можно скорее. Странно, но я снова была совершенно спокойна. Я заперла дверь, потом задернула портьеры и включила лампу, быстро оделась, взяла пальто и ботинки для прогулок и через ванную вышла в комнату Филиппа.
Это будет, наверное, самой трудной частью моего плана. Я положила пальто и ботинки на стул, на котором сидела прошлый раз во время нашего полуночного пира, потом, взглянув на спящего мальчика, подошла к двери, ведущей в коридор, и заперла ее. Я делала все нарочито медленно: спешка могла лишь повредить. Если я хочу, чтобы все сошло удачно, надо быть как можно спокойнее.
В комнате было довольно светло. Длинные занавеси на окнах немного разошлись, и в комнату падал луч света, как в прошлую ночь, начертивший светлую полосу вдоль ковра. Когда я шла по комнате, что-то попалось мне под ноги и покатилось, сверкая в лунном свете. Виноградина в сахаре. Сегодня Берта, кажется, очень небрежно убирала детскую.
Я отодвинула тяжелую занавесь и закрыла окно на задвижку. За моей спиной Филипп пошевелился и вздохнул. Я замерла и посмотрела на него через плечо, не отрывая руки от задвижки. Другой рукой я поддерживала занавесь.
Тень, упавшая передо мной, заставила меня дернуться, как марионетку, и снова обернуться к окну. Кто-то проходил по балкону и посмотрел на меня в промежуток между занавесками. Я стояла в полосе света неподвижно, словно парализованная. Рука моя была прижата к задвижке, как будто ее удерживал магнит. Я смотрела прямо в глаза Элоизе де Вальми. Они были на расстоянии не больше фута от моих глаз.
Элоиза не выказала никакого удивления, словно не заметила, что я одета по-дорожному. Она положила руку на стекло, будто ожидала, что найдет балконную дверь открытой, взялась за наружную задвижку и стала легонько ее трясти, потом снова провела руками по стеклу, словно хотела его выдавить. И снова начала трясти наружную задвижку на этот раз сильно и нетерпеливо.
Я не могла ее не впустить. В ее длинном пеньюаре цвета слоновой кости не было карманов, в руках она ничего не держала. Кроме того, если бы она пришла, чтобы что-нибудь сделать с Филиппом, вряд ли она пыталась бы проникнуть к нему так открыто. Пытаясь придумать объяснение, почему я нахожусь в комнате Филиппа в половине второго ночи, к тому же одетая не по-домашнему, я открыла балконную дверь и сказала, стараясь говорить как можно спокойнее:
— Добрый вечер, мадам.
Не обратив на мои слова никакого внимания, Элоиза молча прошла мимо меня в спальню, и ее пеньюар прошуршал по ковру. Она остановилась у изголовья кровати. В полутемной комнате ее тень черным пятном упала на спящего ребенка. Она медленно, словно вслепую, протянула руку и коснулась его лица. Это был безобидный жест, мягкое прикосновение, но я сразу же поняла, что это такое. Кошмары Филиппа. Подобное случалось и раньше.
Если бы у нее было какое-нибудь оружие, если бы она проникла к мальчику украдкой, а не совершала визит, казавшийся обычным и внешне совершенно безобидным, я реагировала бы значительно быстрее. Но я опомнилась и бросилась к ней только тогда, когда ее рука почти коснулась щеки мальчика. Она тронула его кончиками пальцев. Перебежав на другую сторону кровати, я натянула простыню, прикрыв лицо Филиппа, подняла голову и посмотрела на мадам де Вальми, стоящую напротив. Она не двигалась, но через некоторое время отдернула руку и выпрямилась. Какой бы страх ни внушал мне Князь Тьмы, его жены я не боялась.
— В чем дело, мадам? Что вам надо? — спросила я.
Элоиза не ответила. Она вела себя так, будто меня не было в комнате. Это уже слишком! Я открыла рот, чтобы выразить свое негодование, но внезапно остановилась, со страхом наблюдая за мадам.
Она повернулась к небольшому столику у кровати. Ее руки двигались, как у слепой, ощупывая предметы, стоявшие на столике, — лампу, книгу, небольшие часы, молочник, в котором было какао Филиппа, пару солдатиков, печенье... Я подумала, что она сейчас включит свет, и невольно сделала протестующий жест, но Элоиза, проведя мягко кончиками пальцев по лампе, часам, погладив оловянных солдатиков, опустила ладони на молочник и взяла его.
— Мадам де Вальми... — сказала я.
Элоиза обернулась на звук моего голоса, подняла молочник, словно хотела отпить из него, и поверх его края снова посмотрела мне прямо в глаза. Она стояла спиной к свету, ее лицо казалось смутным пятном, глаза были расширены и глядели в пустоту, и когда я внимательно всмотрелась в нее, охваченная недоумением и страхом, то внезапно все поняла. Я вздрогнула и похолодела, словно моей спины коснулась ледяная рука мертвеца.
Ее открытые глаза, как и выхоленные мягкие руки, что-то нашаривающие на столе, были действительно слепы... Я еще несколько секунд вглядывалась в лишенное всякого выражения лицо Элоизы де Вальми — между нами, на кровати, слышалось тихое и ровное дыхание Филиппа, — потом очень тихо продвинулась ближе и стала в ногах кровати.
