Я придвинула к себе клавиатуру и набрала: «Я люблю его, Дашка!» В тот же миг буквы как-то сжались, скрючились, окрасились красным и, будто написанные кровью, стекли вниз экрана. После этого компьютер еще раз пискнул, и монитор намертво погас. Включить компьютер снова не удалось. Он отказывался повиноваться. Самым ужасным оказалось то, что вслед за моим вылетели все остальные компьютеры шаманаевской… – мне по привычке хочется сказать «фирмы» – конторы.
– Что случилось? – хором спросили друг друга сослуживцы.
– Дашка Дроздецкая отомстила, – похоронным голосом сообщила я.
– Что-то она подзадержалась со своей местью, вам не кажется? – Изумленный Шаманаев обвел взглядом своих сотрудников.
– Я вчера встретила их в магазине… – пролепетала я.
– Кого их? – спросил Лешка.
– Дашку и… Воронцова.
– И что?
– И ничего… Мы просто с Егором поговорили… – Я чуть не рыдала. Слезы, во всяком случае, уже сами собой текли по моим щекам.
– Он, случайно, не отказался от… – Шаманаев замолчал и очень внимательно посмотрел мне в глаза.
– От чего он должен был отказаться? – спросила я.
– Анжелка! – как всегда, неожиданно громко рявкнул мой босс. – Ты, значит, ей так ничего и не сказала?
Я перевела взгляд на секретаршу. Она сделалась пунцовой, а губы у нее дрожали так, будто это не из-за меня, а из-за нее в фирме сдохли все компьютеры.
– Значит, не сказала, – махнул рукой Лешка и назвал меня по имени с какой-то новой, незнакомой мне интонацией: – Надя, дело в том, что Егор Евгеньевич Воронцов через две недели женится.
– Как женится? – прохрипела я.
Шаманаев осторожно усадил меня на диванчик у стены и даже налил «Ессентуков № 17», которые теперь все время стояли у него на столе, поскольку на нервной почве у него разыгрался жуткий гастрит. Я не смогла выпить ни капли. У меня закаменели скулы. Горыныч и тут меня обставил! Я собиралась ему отомстить, а получилось так, что очень ловко отомстил мне он. Как со мной всегда бывает от волнения, я с трудом приоткрыла щелку рта и вытолкнула вопрос:
– На ком?
– На Дарье Дроздецкой.
– Пашиной жене?
– Бывшей Пашиной жене. Понимаешь, я позвонил Егору, чтобы рассказать, в каком мы сейчас бедственном положении. Хотел попросить у него помощи – чтобы он хотя бы месяц еще поработал с нами, а там уж мы и сами как-нибудь выкарабкаемся. Ну, вот, значит… а он мне сказал, что… женится и потому ему не до наших проблем… Да ты слышишь ли, Надя?
Я безостановочно и профессионально закивала головой, как нищий, который постоянно сидит в подземном переходе, ведущем почти прямо к зданию нашей бывшей фирмы, а ныне – владениям Лидии. За это мне можно было даже кидать монетки в подол новой стильной юбки стального цвета.
– Анжела! – опять гаркнул Шаманаев. – Почему ты ничего Надежде не сказала? Мы же договаривались, что ты как подруга… и все такое… А теперь вот еще и компьютеры… Черт знает что такое! Хорошо, если не на неделю выйдем из строя!
– Да-а-а, Алексей Ильич! Вам бы только из строя не выйти! – взбодрилась тут Анжелка, хотя и у нее по щекам уже вовсю лились слезы. – А то, что живые люди из строя выходят, вам наплевать! Боялась я сказать об этом Наде, боялась!
– И чего же ты боялась, красавица наша писаная? – спросил ее Глеб Сергеич, а я тут же вспомнила, как Анжелка испугалась еще день назад, когда нечаянно проговорилась мне, что Дашка наконец дала Павлу развод. Не случайно мне тогда не понравилось ее лицо.
– Того! Я бы ей сказала, а она вдруг бы и помирилась бы с Горынычем, – зачастила секретарша, – он не стал бы жениться на Дашке, и она бы опять – к Павлику… И что мне тогда делать прикажете? Дашка для меня – вечная угроза! Неужели не понятно?!
– Дура ты, Анжела, если считаешь, что только Воронцов способен обеспечить вечное присутствие подле тебя Пашки! – буркнул Борис Иванович.
– Я так не считаю, а просто страхуюсь. Каждый имеет право защищать свою любовь!
– Но не за чужой же счет! – скривился Шаманаев.
– Между прочим, мы с Надей говорили на предмет Воронцова, и она сама сказала, что с ним больше никогда и ничего! Правда ведь, Надя? Ну, скажи ему!
– Она говорит правду, Алексей Ильич, – ответила я, наконец нормальным образом разомкнув рот. – Я сама во всем виновата. Анжела тут совершенно ни при чем!
– Вот видите! – тут же вставила Анжелка.
– В общем, так! – вступил в разговор до сих пор молчавший Дроздецкий. – Хватит вам всем нести чушь! И тебе, Анжела, в первую очередь! Я – серьезный человек, и если сказал, что люблю тебя, – значит, так оно и есть. И нечего тут интриговать. Дарья Александровна тебе ни в какой степени не страшна. У нас же с тобой свадьба скоро!
Если бы вы видели, с какой скоростью Анжелка подлетела к своему Павлику и уткнулась лицом с размазанной косметикой ему в грудь…
– А сеть я исправлю, вот увидите, – продолжил Дроздецкий. – Я эти Дашкины штуки как свои пять пальцев знаю.
– И сколько тебе дней понадобится? – тут же утратил ко мне интерес Шаманаев.
– Ну… не знаю… надо смотреть, – буркнул Пашка и с висящей на нем Анжелкой подошел к моему компьютеру.
Я освободила место для взбудораженных сотрудников, выпила наконец стакан шаманаевских «Ессентуков № 17», не спрашивая разрешения босса, собрала свои манатки и с трудом выползла из подвала на белый свет. Никто меня не задержал, потому что никому в данный момент не было до меня дела. Оно и понятно – благополучие этого самого подвала опять висело на волоске.
Я потопталась на улице возле спуска во владения Шаманаева, пока глаза не привыкли к нормальному дневному свету, послала мысленный привет Елошвили и подумала о том, что тоже с радостью куда-нибудь уехала бы. Только мне некуда. Хотя…
Быстрым шагом я двинулась в сторону остановки маршруток, с трудом отыскала подходящий мне номер и поехала к Московскому вокзалу. Мы с Горынычем, когда ехали к его деду, проезжали Малую Вишеру, значит, надо брать билет до этой станции. В электричке я нервничала и томилась: правильно ли я делаю? Чем может помочь мне поездка на Мсту? Ну, явлюсь я к Ивану Игнатьевичу и что скажу? Могу, конечно, сказать, что люблю его внука. Люблю и готова отказаться от всего, что было со мной раньше, и жить в его домике в качестве прислуги или кухарки в ожидании приезда Егора. Я почему-то была уверена, что он никогда не привезет к деду Дашку. Он обязательно приедет один, а тут вдруг я… Глупость, конечно… Но электричка везла и везла меня к Малой Вишере, и мне оставалось только глупо мечтать.
На вокзале Вишеры мне пришлось прилично побегать, пока я не узнала, что через полтора часа в сторону Капелек будет пущен какой-то «подкидыш». В ожидании этого «подкидыша» толпа людей с огромными сумками, рюкзаками и ручными тележками заполонила весь перрон, куда его должны были подать. Мне казалось, что все мы на войне и ждем поезда, чтобы ехать в эвакуацию. Люди набрали с собой вещей столько, сколько могли унести, а у меня с собой и не было ничего, кроме случайного полтинника в кармане. Вся моя прошлая жизнь осталась в Питере и не имела больше никакого значения. Все разрушено. Счастье или впереди, или его для меня больше не будет нигде и никогда. И это несмотря на то, что у меня есть Димка! И не где-то, не пойми где, а в самой Москве. Как я теперь понимала Ирму Елошвили! Как понимала!
