— Да боже мой… Выдающиеся, ничтожные, толковые, этичные… Тысячи определений.
Меня немного уязвило это замечание.
— Ты хочешь этим сказать, что мои категории поверхностные?
— Я хочу сказать, что ты не удосуживаешься вдуматься в проблемы глубже.
Я окинула его ироническим взглядом.
— В проблемы?.. Ты действительно считаешь, что ты для меня проблема?
Он густо покраснел и буркнул:
— Я не говорил о себе.
— А я говорила о тебе. Я очень люблю тебя, мой милый, и даже не скрываю этого, но ты не представляешь для меня никакой проблемы. Я вижу тебя насквозь. Знаю, как свои пять пальцев…
— Не слишком ли ты самоуверенна в своих оценках?
— Нет, не слишком. Ты весь сделан из одного материала. Если и были в тебе какие-то примеси, ты постарался от них избавиться.
Он задумался и ничего не говорил. Лишь после долгой паузы сказал:
— Не знаю. Может, ты права. В таком случае я действительно скучен тебе.
— Вовсе нет, — запротестовала я. — Просто я хотела бы, чтобы ты немного изменился.
Он посмотрел на меня испуганными глазами.
— Изменился?
— Ой, ты невозможно серьезный. Неужели ты никогда не совершил ни одной глупости?
Он подумал и сказал:
— Совершил. Один раз.
— Ты поражаешь меня.
— Один раз — когда, узнав тебя, не бежал куда глаза глядят…
Хорошо сказал. Это уже заслуживало награды. Я сняла перчатку и легонько погладила его по щеке. Он действительно очень смешной. Отшатнулся так, будто я прикоснулась к нему раскаленным железом. Ну что ж, это даже интересно.
— Прости, — сказала я, — я не хотела сделать тебе неприятно…
Он сидел, стиснув зубы, и на его щеках под натянутой кожей заходили желваки. Не много я знаю мужчин, которые могли бы сравниться с ним красотой, той по-настоящему мужской опасной красотой. Он прекрасно владеет собой, но его любовь должна быть как буря, как ураган. Сколько исступления скрывается под этим кажущимся спокойствием!
Однако я хорошо сделала, что не вышла за него замуж. Он был бы прекрасен на некоторое время. Но навсегда, на каждый день, это было бы слишком однообразно. А к тому же и опасно. Я отчетливо почувствовала, что боялась бы его. Он не оставил бы мне ни минуты, незаполненной собой. Такая жадность должна привлекать и наверняка привлекает к нему не одну женщину, однако а lа lоnguе это было бы мукой. (Длительное время (франц.).)
Как ему все это объяснить? Мужчины такого душевного склада не способны понять чего-то такого, что не является пожизненным, окончательным и бесповоротным. Он не признает ничего, кроме собственных принципов. А как хорошо очерчены у него ноздри, как они едва заметно раздуваются! И меня вдруг охватило непреодолимое желание поцеловать его. Крепко, прямо в губы.
Санки миновали последние здания. Дорога была пустынна. Как трудно иметь дело с таким высоким мужчиной, который и не думает наклониться, чтобы облегчить тебе задание! Мне ведь нелегко тянуться к нему. А хотелось мне ужасно. Я просто-таки непременно должна его поцеловать.
Но на то и существует изобретательность. Я уронила перчатку справа от себя, где-то между меховым покрывалом и сиденьем. Чтобы достать ее, ему пришлось перегнуться через меня. И вот его щека оказалась у самого моего лица. Достаточно было легкого движенья головы, чтобы коснуться губами уголка его глаза. Я сделала это очень осторожно и сразу же отклонилась, опасаясь, чтобы он снова не отшатнулся и не выбил мне зубы. Моя осмотрительность не была напрасна. Я вовремя избежала опасности. Что касается Ромека, то он от испуга выпустил перчатку, которую ему только что удалось поднять. Это небольшое происшествие освободило меня от каких-либо объяснений. Пришлось остановить лошадей, и кучер побежал за перчаткой.
Ромек сидел окаменев.
— Какая прекрасная сегодня погода, — непринужденно сказала я. — Люблю такой мороз, когда под полозьями скрипит снег и ослепительно светит солнце.
Я искоса посмотрела на него и немного испугалась. Наверное, я все-таки поступила слишком легкомысленно. Он, кажется, вот-вот потребует от меня, чтобы я оставила Яцека и убежала с ним минимум в Южную Америку. Или сам соберется и опрометью уедет, оставив мне патетическое письмо.
— Зачем ты это сделала? — глухо сказал он после добрых пяти минут молчания.
Я притворилась удивленной.
— Что я сделала?.. Поцеловала тебя?.. Боже мой, да разве я знаю? Просто захотелось вдруг… Ты хороший и всегда мне нравился.
— Так это… это только прихоть?
— Возможно. Ведь так скучно обдумывать каждый свой поступок. Анализировать всякие мелочи…
— Я знаю, что для тебя это пустяк, — выдавил он из себя таким тоном, словно заявлял мне: «Я знаю, что ты отравила целую семью и убила шестерых младенцев».
Это меня немного разозлило.
— А чем же оно должно для меня быть? Что такое, объективно говоря, обычный поцелуй?
— А ты… ты и с другими мужчинами… ведешь себя так же?
Я уже еле сдерживала злость.
— Да. Со всеми без исключения. Но поверь, ни один из них не устроил мне до сих пор скандала по этому поводу.
— Потому что ни один из них тебя не любит! — воскликнул он.
— Знаешь, у тебя странное представление о любви. Я всегда считала, что проявлением этого чувства является скорее поцелуй, чем упреки и грубости.
Он изо всех сил схватил меня за руку и заглянул мне глубоко в глаза. Гнев, беспокойство и надежда сделали его просто прекрасным. Боже милостивый! Ну почему он такой глупый?
Он спросил прерывающимся голосом:
— Как это понимать?.. Ганечка, как это понимать?.. Или… ты могла бы меня… полюбить?
Я покачала головой.
— Нет, не могла бы. Не могла бы именно потому, что ты так серьезно относишься к этим вещам. Терпеть не могу, когда чувством придают большее значение, чем они заслуживают. Я боюсь всяких стихийных бедствий. Меня не привлекают землетрясения. Я их просто боюсь. В сто раз больше люблю хорошую погоду и тишину. И если говорить откровенно, именно поэтому я тебя не полюбила.
Он снова отодвинулся от меня и застыл в молчании. Но, к счастью, мы подъехали к крутому повороту, и ему волей-неволей пришлось прислониться ко мне. Чтобы смягчить свои слова, я сказала:
— И наконец, Ромек, я же говорила тебе, что не люблю углубляться в анализ своих поступков и чувств. Разве это не так просто?.. Ты мне нравишься, мы чувствуем друг к другу большую симпатию. Тогда почему бы мне тебя не поцеловать?
— Потому что то, что для тебя только минутная прихоть, растравляет мои незажившие раны.
— И опять ты преувеличиваешь. Нет, Ромек, надо нам поговорить обо всем этом толком. Может, во время такого разговора я и сумею осознать свое душевное состояние. Если хочешь оказать мне дружескую услугу, приходи сегодня в пять ко мне. Я живу в «Патрии».
