Все – от первой до последней минуты, вот этой самой, когда он рылся в ее сумке! – было невероятно фальшивым, и Арсению стало совсем скверно.
Чертыхаясь, он принялся рыться в сумке, но на ощупь не попадалось ничего похожего на ножницы, и тогда он зажег в прихожей свет и снова начал копаться. Ножниц не было.
Он вытащил записную книжку, потом кошелек, потом еще какое-то барахло и потряс сумку, проверяя, звенит или не звенит. Что-то зазвенело, и он продолжил изыскания. Что-то вывалилось на пол, он подобрал. Что-то холодное, завернутое в белый листок бумаги. Троепольский развернул.
Оказалось, что это растреклятые ножницы, а сам листок почему-то показался ему знакомым. Он посмотрел.
Сердце ухнуло вниз и закружилось в желудке. Троепольского чуть не стошнило.
Это был бланк его собственной конторы. На троих у них были разные бланки – “генеральный директор Троепольский”, “заместитель генерального директора Сизов” и “заместитель генерального директора Греков”. Этот бланк принадлежал Сизову, и на нем было написано корявым детским почерком: “Гриша, спасибо тебе за встречу. Это было волшебно, восхитительно! Я знаю, что ты должен был вернуться на работу и оставить свою девочку, хотя что можно делать на твоей работе в девять часов вечера! Я не обиделась, правда. Позвони мне, когда освободишься. Твоя Л ера”. И дата – день Фединой смерти.
Троепольский подумал: “Черт побери” – или сказал это вслух?
– Ты нашел мои ножницы?!
Троепольский сунул ножницы в мокрую руку, показавшуюся из-за двери, а записку себе в карман.
Неизвестно, что Лера делала с ножницами, но вода моментально перестала течь – может, она шланг перерезала?
Он понял, что она сейчас выйдет, и ему придется с ней разговаривать, черт возьми!
Несколько секунд он быстро думал.
Телефонный звонок. Нелепое свидание – чепуха какая-то! Ножницы, завернутые в записку, да не просто в записку, а в нечто такое, что ни с чем другим невозможно было бы перепутать. Если бы она была написана на фотографии Грини Сизова, то и в этом случае была бы менее красноречива. Завещание, с которым было что-то не в порядке настолько, что Галя вышла из себя – как когда-то, когда дочь вовремя не пришла домой. С дочерью тоже неясно, в духе бразильского сериала, высший пилотаж, кто мать, кто отец, не разобрать ни за что на свете!
Да еще “Смерть врагам” и диск с макетом, который они ищут в конторе день и ночь и не могут найти!
– Ты выпил кофе? Или еще пьешь?
– Лера, я должен ехать.
– Почему? – спросила она уже рядом.
– Потому, – ответил он и посмотрел на нее внимательно. Она была в джинсах и розовой кофточке, волосы абсолютно сухие.
– Где моя рубашка?
– Ах да! Сейчас. – Она опять сунулась в ванную, а Троепольский, повинуясь скорее интуиции, чем каким-то связным мыслям, выхватил из книжной полки фотографию – мать и дочь на какой-то скамейке под деревом.
Выхватил и затолкал в карман, тот самый, где была записка.
Лера и не думала его останавливать, и, кажется, Троепольский знал почему. Она все здорово придумала, умная девочка Лера.
Он сунул ноги в мокрые кроссовки, схватил с вешалки свою куртку, думая только об одном – ему нужно срочно сделать звонок. Нет, два звонка. Один из них будет майору Никоненко.
– Жаль, что ты уже уходишь.
Он приостановился и посмотрел на нее:
– Ну, конечно.
Сбежав на два пролета, он нажал нужную кнопку на телефоне, истово надеясь, что трубку возьмут.
Лера, одна в пустой квартире, села было на диван, и тут же брезгливо пересела в кресло. Надо поменять белье. Интересно, где в их квартире чистое белье?..
Она посидела некоторое время, прислушиваясь к дробному топоту на лестнице, а потом, когда хлопнула дверь подъезда, взялась ладонями за щеки и пробормотала, глядя перед собой:
– Все правильно. Все совершенно правильно.
* * *
Федю похоронили. Через три дня снег, растаявший было под непрерывным моросящим дождем, повалил снова. На улицах стало белым-бело, как перед Новым годом, детей везли на санках, дамы нарядились в шубы и шапки, и только отдельные энтузиасты, очевидно, твердо уверовавшие в календарь, шли по улице в весенних куртках. Носы и руки у них были красные.
Троепольский, приехавший на работу на своем личном звере с мордой ягуара на капоте, никаких трудностей с погодой больше не испытывал и очень этому радовался.
У него осталось всего два несделанных дела. Всего два – и все станет ясно. С одним делом его сильно тормозил майор Никоненко. Троепольский, не привыкший ни к каким бюрократическим проволочкам, только и делал, что звонил ему, но майор на все его вопросы отвечал томным и скучным голосом, что ничего пока не известно, потом сообщал, на чье имя составлено завещание, а однажды рассказал басню о зайце и лисице. Заяц был нетерпелив и потому погорел, а лисица, наоборот, очень терпелива, потому и победила.
Из вышеизложенного Троепольский должен был сделать вывод, что необходимо быть терпеливым, чтобы не погореть.
Он старался изо всех сил, но ему нужно было точно знать – кто. По ночам ему теперь снились кошмары, и, проснувшись в три часа ночи, он даже не пытался засыпать, знал, что все равно ничего не выйдет. Утром на четвертый день, когда он был в кабинете Сизова и обсуждал с ним новый проект – обсуждали достаточно мирно, заорали только пару раз и матерились по очереди, а не хором, – из селектора заструился волшебный голос Шарон Самойленко, доложивший, что Белошеев ждет.
– Чего он ждет?
– Так вас.
– Кого – нас? – переспросил Сизов, а Троепольский в нетерпении задвигал мышью по монитору.
– Так вас же. Или Арсения Михайловича.
– Где он ждет? – не отрываясь от монитора, спросил Троепольский.
– Так в вашем кабинете!
– Так почему он в моем кабинете, когда я в кабинете у Сизова?!
– Скажу, – подумав, заявила Шарон, и оба начальника переглянулись.
Саша Белошеев возник на пороге через секунду, наверное, и сам догадался, куда ему идти, без Шарон.
– Привет.
– Привет, Саш, – ответил Сизов, а Троепольский промолчал, глядя в монитор, и Саша вдруг встревожился.
Троепольский мог орать, как ненормальный, материться, ругаться, но он никогда не забывал здороваться и говорить “спасибо”.
– Арсений, мне нужно с тобой поговорить.
– Давай, – разрешил Троепольский после секундной паузы, мельком взглянул на него и опять уставился в монитор.
– Прямо… здесь?
– Ну, пока я здесь, значит, здесь. Или ты хочешь пригласить меня в ресторан?
Упоминание о ресторане тоже был странным, но отступать Саше Белошееву было все равно некуда.
– Я от вас ухожу, – бухнул он. – Мне предложили… другую работу.
