— Я все время бежала. Все время бежала.
— Почему ты уехала из Балтимора, не поговорив со мной?
— Как я могла? Френсис сдала меня полиции.
Она открыла глаза, вспыхнувшие ненавистью при воспоминании о Френсис Петри.
— Френсис?!
— А госпожа Хепера сразу же увезла меня в Египет. Я была ее пленницей.
— Френсис сдала тебя полиции?!
— Да.
— Тогда, наверное, это она написала, что тебе карьера дороже меня и ты уезжаешь в Египет.
— Я ничего тебе не писала.
— Знаю! Я знаю, что ты не могла вычеркнуть из жизни то, что было между нами.
— Не могла. — Ташариана попыталась улыбнуться. — Я бы этого никогда не сделала.
— Но ты была беременна. Почему же ты мне не написала? Почему не позвонила?
— Не могла. Не хотела загонять тебя в капкан.
— Капкан! Таша, я бы тут же явился! Неужели ты не знаешь, как я тебя люблю?
— Ты мне этого не говорил. — Она заглянула в его печальные карие глаза. Почему он так печален? — Откуда мне было знать?
— И ты не могла сказать? О Господи!..
— Я не была уверена. И потом, я не одна…
— Таша! — Он покачал головой, с грустью глядя на нее, и на ресницах его сверкали слезы. — Я всегда тебя любил. И всегда буду любить. Никогда в этом не сомневайся. Никогда!
— О Джулиан…
Она всматривалась в его лицо, словно желая унести воспоминание о нем в мир видений, который неотвратимо на нее накатывался.
— Прости меня! — воскликнул он, утыкаясь лицом в ее волосы. — Прости меня, моя любимая, моя обожаемая Таша!
— Мне нечего тебе прощать.
Она проглотила слюну, борясь с накатывающей тошнотой. Она заставила свои руки подняться и обвиться вокруг шеи Джулиана. Она прощала его от всего своего любящего сердца. Потом она уронила голову ему на плечо и дрожащей рукой погладила его блестящие черные волосы.
— Назови нашу дочь Кариссой, — прошептала она. — Она — дитя твоего и моего сердца.
— Обязательно.
— И увези ее. Увези ее подальше от Египта.
— Увезу. Обещаю.
— Береги ее от жриц Сахмет, Джулиан.
— Да. Я заставлю мадам Хеперу заплатить за все, что она сделала с тобой.
— Не думай обо мне… Береги нашу девочку. А когда она вырастет, отдай ей музыкальную шкатулку.
— Я обещаю, Таша… Сейчас я подниму тебя. Опять пошла кровь.
— Нет. Подожди.
Она вздохнула, не имея сил говорить. Она чувствовала, как он плачет и как изо всех сил старается сдержать слезы. Ну почему он плачет, когда она так счастлива?! Они опять вместе, они рядом, они сказали друг друг о своей любви. Где-то рядом их дочь, за которой заботливо приглядывает ее египетская бабушка. Чего еще ей желать в этом мире? Разве может быть большее счастье?
— Джейби… Джулиан… — Ташариана погладила его по голове, понимая, что в последний раз в своей жизни касается мужчины, которого любит. — Ты для меня всё, — прошептала она, слабея на глазах. — Всё. Я тебя люблю.
Луксор. Египет. Сегодня
— Здесь? — спросил Ашерис, выглядывая из окна "лендровера" на стену и железные ворота.
Карисса посмотрела в свои записи. Она переписала адрес из дневника отца и была уверена, что не ошиблась. Стена когда-то была белой. В ворота был виден дом в довольно плачевном состоянии и с разбитыми окнами.
— Здесь папа вырос.
— Это дом Менмет Бедрани? — недоверчиво спросила Джулия.
— Да. Она уже много лет как умерла.
— И здесь никто не живет, — сказал Ашерис. — Пойдем посмотрим.
— Да, да, пойдем! — обрадовалась Карисса.
Ашерис открыл дверцу и, обхватив ее за плечи, повел рядом с собой, крепко прижимая ее к своему боку. Джулия схватила его за другую руку и молча смотрела на запущенный сад.
Подойдя к скромному, но со вкусом спланированному дому, Карисса вдруг почувствовала себя здесь хозяйкой. Она всегда отказывалась от наследства семьи Петри — правда, теперь она знала, почему никогда не испытывала родственной связи с нею, — но с особой гордостью относилась ко всему, что могла бы оставить ей бабушка Менмет.
Ашерис словно прочитал ее мысли.
— Этот дом мог бы принадлежать тебе.
— Не знаю…
— Наверняка найдешь документы на него в бумагах отца. Ты же еще не все их просмотрела?
— Только начала. А вообще-то было бы здорово, если бы этот дом принадлежал нам.
— Он очень разрушен, — заметила Джулия, внимательно осматривая парадный подъезд.
— Ничего. Покрасим, вставим стекла, а фундамент здесь крепкий.
Карисса молча смотрела на дом, воскрешая в памяти образы отца и Ташарианы. Здесь они провели вместе последние мгновения ее жизни. Она на минуту закрыла глаза, чтобы сполна прочувствовать нахлынувшую на нее радость. Теперь она знала, что ее родители искренне любили друг друга и что она была дочерью сильной и храброй женщины. В душе она всегда подозревала, что Кристин Петри не может быть ее матерью, но никто ни о чем ей не рассказывал и она долгие годы мучилась от одиночества. Зато теперь, узнав Ташариану, она забыла о том периоде своей жизни.
— Знаете, — сказала она, открывая глаза, — когда отец послал за мной, а мне было тогда двенадцать, то в письме он упомянул розовый сад, который хотел мне показать. Вы не думаете, что сад этот может быть здесь и он хотел показать мне этот дом и рассказать о матери?
— Почему бы и нет? Розовых садов нет в Луксоре. Но в доме англичанина все может быть.
— Давайте поищем! — закричала Джулия. — Наверное, розовый сад за домом!
— Неплохо, солнышко, — похвалил ее Ашерис. — Веди нас.
Они шли по узкой цементной дорожке следом за своей дочерью и когда завернули за угол, Карисса даже вскрикнула от удивления. Это был не сад, это были джунгли. Заросли переплетенных между собой белых и красных роз, наполнявшие воздух пряным ароматом.
— Красные и белые, — прошептала Карисса, вспоминая письмо отца к матери. — Страсть и любовь.
— Что ты сказала? — переспросил Ашерис.
Карисса не ответила. Хотя в последние два дня она все рассказала Ашерису и Джулии о том, что узнала из музыкальной шкатулки, это ей было трудно разделить с ними. Карисса выскользнула из-под его руки и направилась по дорожке, по обеим сторонам которой росли розовые кусты. Наверное, это отец посадил их. Она знала, что Джулия идет следом.
— Мамочка, здесь много гнезд. Посмотри!
— Да.
Карисса посмотрела, но все ее мысли были в прошлом.
— Посмотри!
Волнение в голосе дочери заставило Кариссу уделить ей внимание. Она подошла поближе.
— Мамочка, что это?
Джулия приподняла ветки, чтобы Кариссе было лучше видно, и Карисса не поверила своим глазам.
