Тот и в самом деле молчал. Молчал и смотрел на жену, которая по-прежнему лежала на полу в чем мать родила, как будто не замечая, что на нее таращатся трое мужиков.
– А что ему сказать, если он сам знает, какой у его жены характер? — пожал голыми плечами Семикопный и натянул на них футболку с изображением черепа и мотоцикла под ним. Почему-то именно сейчас Вторушин вспомнил, что его курьер (с этой минуты бывший!) был байкером, а у них подобные картинки в большом фаворе. В общем-то Семикопного приняли на должность курьера именно потому, что он обещал везде поспевать на своей красной «Kawasaki» натурально в миг единый… И поспел наш пострел, как опыт показал. — Знаете пословицу? Кто-то не захочет — кто-то не вскочит! Да она в меня натурально вцепилась. Разве ж я посмел бы?! Жена шефа, то-се… но не устоял, когда она стала всякие китайские штучки изображать… Я вообще люблю взрослых женщин, тем паче если всякая экзотика начинается… Да никто не устоял бы, и ты, праведник, тоже не устоял бы, понял?
Это адресовалось Славину. За время своей исповеди Семикопный успел надеть куртку, носки и один мокасин (второй, как мы помним, валялся в прихожей), причесаться пятерней и вообще изготовиться к достойному отступлению. А жена Вторушина все лежала на полу, даже не заботясь прикрыться, все переводила с одного мужчины на другого свои длинные черные глаза. И ни словом не возражала против той хулы, которую возводил на нее мимолетный любовник.
– Ладно, — сказал наконец Семикопный. — Пошел я, что ли? Могу спокойно повернуться к вам спиной, шеф? На самом деле, если вы человек разумный, должны быть мне благодарны. Хуже нет — жить со шлюхой и быть уверенным в том, что она порядочная баба.
– Благодарен он должен быть?! — возопил впечатлительный Славин. — Тебе?! — И закашлялся, захлебнувшись негодованием.
– По спинке постучать? — заботливо осведомился Семикопный и направился к выходу — похоже, заканчивать обуваться, а потом смываться.
– Женька, он уходит! — вопил Славин. — Он уходит!!! Что ж, мы его так и отпустим?!
– Пусть катится, — буркнул Вторушин. — Глаза б мои на него не глядели.
– Еще поглядят, — нахально сообщил Семикопный. — Я ж к вам за расчетом приду. У нас в фирме, кто не знает, только половина зарплаты в бухгалтерии выдается, а остальное — в конвертиках, серым налом, иногда у главбуха, а иногда непосредственно у шефа в кабинете. Так вот я за своим налом к вам в кабинет приду! Я не из пугливых, понятно? Приду!
– Да он угрожает, что ли?! — взвизгнул вконец раздухарившийся Славин. — Угрожает? Нет, Женька, ты как хочешь, а я его сейчас сам, своими руками…
– Пусть катится, — повторил Вторушин. — И мы пойдем. А тебе скажу… — Это адресовалось лежащей на полу жене: — А тебе скажу, что бракоразводный процесс я начинаю завтра же. И никакие уговоры, ты поняла, ни-ка-кие твои фокусы меня не остановят. Все здесь! — Он помахал в воздухе мобильным телефоном и повернулся к двери.
У него даже плечи свело судорогой, так он ждал, что скажет жена, но она молчала.
А что ей говорить? Она была умная женщина и прекрасно понимала, что теперь уже не жена Вторушину. Теперь она бывшая супруга — со всеми вытекающими отсюда последствиями…
* * *
Надо, наверное, объяснить, почему Алена Дмитриева, известная как обитательница Нижнего Горького, вообще вдруг оказалась в городе Ха. Это был город ее юности, куда она потом, когда отца-военного перевели служить в Нижний Горький (тогда просто Горький), порою возвращалась: норовила попасть сюда на практику, вырваться в командировку… В те времена, когда Алена занималась журналистикой, столь дальнее путешествие было худо-бедно реально, но потом, уйдя на вольные писательские хлеба, она могла рассчитывать только на себя и поняла, что хлеба эти не столь уж вольные. На них шибко не разъездишься. А наезжать в город Ха ей очень хотелось! Там оставалась тетка, но она была до того противная дама, что без встреч с ней Алена легко обошлась бы. А еще там оставались две Аленины подруги юности — Александрина и Мария — Сашечка и Машечка. Вот по этой дружбе «трех девиц под окном» Алена и скучала всю жизнь так, что ни с кем из особ своего пола больше подружиться толком не смогла. «Три девицы» встречались редко, слишком редко. По сути, их жизнь проходила вдали друг от друга. И дружба постепенно стала бесплотной, словно засохшие цветы, хранимые в старых книгах.
Цветок засохший, безуханный,
Забытый в книге вижу я,
И вот уже мечтою странной
Душа наполнилась моя…
Ну да, если не знаешь, как выразить свою мысль, читай Пушкина, известное дело. Шли годы. Бурь порыв мятежный проносился над головами подруг, кому только ероша волосы, например Алене, кого время от времени покачивая, будто небезызвестную рябину, например Александрину… А вот Машу бури житейские подкосили и свели в могилу. Алена приехать на ее похороны не смогла, даже не знала о печальном событии: была в то время в любимой Франции. А когда вернулась, ее закрутили дела, хотя мысль о том, что это грех — не побывать у Машечки на могиле, — частенько донимала ее. И вот вдруг срочно понадобилось ехать в город Ха по очень будничным делам.
Как уже было сказано, у Алены жила здесь тетушка, сестра матери, Антонина Васильевна — дама весьма своенравная, ни с кем из близких не умевшая, да и не желающая считаться. Провела она жизнь одна, одна и умерла. Аленина мать с мужем ездили ее хоронить, и эта поездка — все же десять тысяч верст туда и обратно, да сначала поездом до Москвы, а оттуда восемь часов самолетом, да климат дальневосточный ох какой непростой! — накрепко подорвала им здоровье. Поэтому, когда приспела пора вступать в права наследства и продавать квартиру Антонины Васильевны, матушка выписала Алене генеральную доверенность и отправила ее в Ха — хлопотать.
Поскольку родители обещали поделиться наследством, каким бы оно ни оказалось, интерес хлопотать у Алены был самый прямой. Но, пожалуй, не меньше, чем желание поправить свои материальные дела, ее вело желание снова побывать в городе, который она когда-то так любила, где сама любила, где любили ее… может быть, в последний раз в жизни побывать. С Александриной повидаться и сходить с ней в ресторанчик китайский или в другое экзотическое место, знатоком коих Сашечка была. Машу помянуть, на утесе над Амуром постоять, почувствовать ни с чем не сравнимый запах амурской воды, уловить кипенье ветра в высоченных тополях… а если в Ха танцуют аргентинское танго, то сбегать на милонгу!
Если кто еще не знает, милонга — это вечеринка, где танцуют только аргентинское танго. Дело в том, что наша героиня совершенно помешана на аргентинском танго, которое совершенно переменило ее жизнь и даже порой приводило к великим детективным открытиям![4]
