– Но у меня же там негативы, а эти варвары… – жалобно сказал Мишель со слезами на глазах и прикрыл рукой лицо, стесняясь своего недостойного мужчины поведения.
Аполлон сдержанно зарычал.
– Вы не имеете права! Вы – выродки! – истерично закричал худенький режиссер «Логуса», бросаясь на одного из бандитов, который, весь увешанный логусовской аппаратурой, пробирался к выходу, стараясь не задевать притолоки торчащими объективами. Рослый бандит, почти не глядя, сшиб режиссера кулаком и даже не оглянулся на его задавленный всхлип.
– Нас больше, но в открытой драке мы все равно проиграем, – прошептал Аполлон. Его лицо побледнело и стало похоже цветом на грязную штукатурку. – Они умеют драться, а мы нет. Надо их как-нибудь напугать. Они все трусы. Они боятся всего необычного. Надо что-то придумать…
Нагруженные картинами, альбомами и прочими вещами бандиты постепенно собирались на анфиладе, переговариваясь между собой на странном, не слишком человеческом языке, состояшем из матерщины, междометий и жаргонных словечек. Сгрудившихся насельников они не задевали и практически не замечали, торопясь выполнить порученное им кем-то дело, и не забывая о себе. Мускулистая рука одного из них была чуть не до локтя обмотана каменно-деревянной продукцией Маневича. У другого на шее висел полированный можжевеловый крест с бронзовой инкрустацией распятого Христа. Кешка знал, что этот крест особенно нравился самому Маневичу. По своей привычке не продавать полюбившиеся вещи, художник оставил его себе.
– А ну, положьте на место все, что взяли! Тоже мне, нашлись умники, на чужое-то! – раздался откуда-то сзади строгий голос.
И бандиты и насельники обернулись разом и замерли от диковинной противоестественности открывшейся картины.
Шагах в пяти от бандитов и их добычи, на пороге, в строгой раме почерневшего от времени дверного косяка стояла баба Дуся с огромным музейным пистолетом, который она держала двумя руками и направляла прямо на бандитов.
– Положьте все и не балуйте, – деловито велела баба Дуся, поводя длинным, бронзово поблескивающим стволом. – А то я ведь и стрельнуть могу. У нас с контрой разговор короткий. Раз – и в расход… Ишь, бесстыдник, еще и крест нацепил. Покайся, пока не поздно. Господь – он воров не любит…
Все присутствующие, не двигаясь, ошеломленно слушали божественно-чекистскую околесицу, которую несла баба Дуся.
– Напугать… – сжимая кулаки, прошептал Аполлон.
И тут Кешка, наконец, понял его. Он набрал в грудь побольше воздуха и запел. Все, не исключая Аполлона, разом шарахнулись в стороны.
Кешка пел одну из Зимних Песен Друга. Друг, конечно, посмеялся бы над несовершенством исполнения, но люди мало что понимают в Зимних Песнях. Подумав, Кешка решил присоединить к песне еще и танец. Ему давно хотелось попробовать, но все как-то не выпадало случая. Почему не сейчас? Наука Виталия была так похожа на танец, да и Гуттиэре, как живая, стояла перед затуманенными глазами юноши.
– Ты забыл имя Луны… Из какой сказки ты пришел сюда?
Окинув беглым взглядом освободившееся пространство, Кешка оттолкнулся за счет подъема одной ноги и бедренных мышц-разгибателей другой, как учил его Виталий, и взлетел. Высокий, спирально закручивающийся танец казался самому Кешке очень красивым. Он старался вложить в него как можно больше движений, изученных под руководством Виталия, и хотя бы что-нибудь из колдовской пластики Гуттиэре, окрашенной в пастельные тона лунного света.
После Зимней Песни тишина казалась оглушающей. Только скрипел под ногами Кешки старый паркет, да со свистом рассекали воздух то резкие до невидимости, то замедляющиеся почти до статики движения рук.
– Господи, да что ж это такое-то?! – со всхлипом пробормотал кто-то.
– А ну, братва, пошли отсюда! – рявкнул наконец-то опомнившийся бандитский вожак, достаточно искушенный для того, чтобы признать в движениях кешкиного «танца» приемы восточных единоборств. Иметь дело с сумасшедшей старухой, да еще и с волком-ниндзя в придачу – все это было слишком для его бандитских нервов. Ни о чем подобном его не предупреждали. В ответ на оклик вожака бандиты задвигались, готовясь к отступлению.
– Вещи-то на место положьте! – напомнила о себе баба Дуся, снова поднимая опущенный было пистолет.
– Цыц, бабка! – один из парней шагнул вперед и небрежно протянул руку, чтобы отнять у бабы Дуси музейную редкость. Баба Дуся зажмурилась и нажала на спусковой крючок.
Полыхнувшая вспышка слилась с грохотом разорвавшегося раритета.
Баба Дуся ничком повалилась на пол. Все замерли, и только Маневич, который в юности учился на фельшердских курсах, а потом три года работал по распределению в далекой краснодарской станице, кинулся к упавшей старушке. Ошеломленные бандиты быстрым темпом двинулись было к выходу из анфилады, но здесь им внезапно преградили путь наконец-то протрезвевшие от всего произошедшего логусовские артисты.
– Эй, Израиль! – окликнул Маневича один из русоголовых добрых молодцев. – Чего с бабкой-то?
Маневич осторожно опустил на пол сухонькое тело и выпрямился во весь свой небольшой рост.
– Сердце остановилось, – тихо сказал он, и в наступившей тишине все услышали его слова.
Невероятно грязное ругательство повисло в спертом от напряжения воздухе и сразу вслед за этим краснодеревщик Володя схватил подвернувшийся под руку подрамник и обрушил его на голову ближайшего бандита.
– Эх, раззудись плечо! – хором взревели логусовские артисты и, вооружившись досками, пошли крушить направо и налево, вымещая на опешивших бандитах похмельную агрессивность. Мертвенно бледный Аполлон, более чем когда-либо похожий на одноименную статую, медленно подошел к вожаку бандитов и, глядя ему прямо в глаза, изо всей силы врезал тому в зубы. Вожак упал, подавленный мощью психологической атаки, но тутже вскочил, обозленный донельзя и окончательно потерявший человеческий облик.
Некоторое время происходившее в анфиладе напоминало бессмертный эпизод из кинофильма «Веселые ребята». Дети Радуги забрасывали бандитов переверзевскими желудями и открытыми баночками с гуашью. Семинарист Артур лупил противников по голове антикварной библией ХУШ века, отвоеванной в бою и окованной металлом. Под тяжестью Священного Писания бандиты валились как подкошенные. Мишель Озеров с залитым слезами лицом стоял на коленях возле радиатора и с помощью старинной трости ловко сбивал с ног каждого попадавшего в поле его досягаемости бандита. До полного невероятия усугубляло абсурдность ситуации то, что забравшийся на подоконник режиссер «Логуса», обливаясь потом от страха и закусив от напряжения нижнюю губу, снимал все происходящее на отобранную в схватке видеокамеру. Неготовые к столь яростному сопротивлению бандиты терпели явное психологическое поражение.
