Когда Тома уезжает от дома, мигнув на прощание стоп-сигналами, я понимаю, что уже совсем стемнело. Отряхиваюсь и иду домой, плутая вдоль дорог. Прозрачные капли, застывшие в глазах, делают свет фонарей неправдоподобным.
«У всех есть друзья, подружки, близкие, а у меня — только шептуны».
Я завидую Томе, но дело не в дорогой машине, не в эффектном внешнем виде, нет. Она — живая, она не подглядывает за другими, чтобы почувствовать себя причастной к жизни. А я всего лишь тень, блуждающая за кем-то ярким, будто неприкаянная душа.
«А мы чем хуже той крашеной мартышки?». «Зато всегда рядом». «И не предадим».
Не помню, как добираюсь до дома. Я хочу задержаться на улице чуть дольше, выветрить увиденное, но снова из носа течет кровь. Зажимаю пальцами ноздри и бегу домой. Не придумав ничего другого, вытираю руки о рубашку, чтобы взяться за ключ, но в ответ на мое копошение дверь открывается. На пороге стоит Иван.
— Привет, — прошмыгиваю мимо него в ванную, срываю одежду в стирку и натягиваю свою футболку, тщательно умываюсь.
— Где ты была? — тон Ивана спокойный, но чувствуется, как он недоволен моим отсутствием. Ищу во взгляде подозрительность и успокаиваюсь, не найдя.
— Прогуливалась. Тебя не ждут дома?
— Сегодня я здесь ночую.
Я оглядываю комнату с одним двухместным диваном и вопросительно смотрю на него.
— На полу постели.
Послушно выполняя просьбу, я первой заговариваю с ним, задавая подряд все вопросы, приходящие в голову — и мои, и голосов. Как не странно, Иван охотно отвечает.
Я узнаю, что ему тридцать шесть. Жену зовут Яна (Яна — Аня), она племянница друга полицейского и ей всего двадцать три (тут же считаю в уме, — младше меня на четыре года). Красавица, умница, красный диплом (лысая, дурочка, желтая справка). Мы с ней параллели, нигде и ни в чем не пересекающиеся, и, в конце концов, я оставляю сравнительный анализ с разгромным счетом в пользу Яны, добавляя в список сегодняшних разочарований еще одно.
Про брата, Петра, он почти ничего не говорит, кроме того, что тот младше Ивана на два года и работает в адвокатуре.
— Почему тебя побрили налысо?
Я поднимаю взгляд к потолку и хмыкаю.
— Ты не спрашиваешь, почему это сделала я. Уверен, что меня заставили?
— Не смеши. С кем не поделила территорию?
— «Удачи тебе, Аня», — довольно узнаваемо передразниваю Аллу Николаевну.
— Сама главврач? — присвистывает он. — Что же ты такого натворила?
— Иногда, Ваня, достаточно ничего не делать. Знаешь, почему люди часто разочаровываются? Они много ждут от других. От меня тоже ждали.
— И ты разочаровала?
Я провожу рукой по голове и улыбаюсь:
— Не то слово. Но наказания не получилось, она ошиблась. Я не боюсь выглядеть смешной перед ними.
— А перед кем боишься? — задает он следующий вопрос, но я не отвечаю застрявшее во рту: «Перед тобой», проглатывая слова. Спрашиваю вместо этого сама:
— Со мной ночевать с чего решил?
— Не с тобой, а в своей квартире, — усмехается Ваня, и я краснею. — Поссорились.
— Часто ссоритесь?
— Для того чтобы часто ссориться, нужно часто видеться. А я дома почти не бываю.
На этом разговор прекращается, и я очень жалею, что не успела задать все интересующие меня вопросы. Присутствие рядом Ивана действует одновременно и успокаивающе, и волнительно: я засыпаю умиротворенной, понимая, что он лежит в трех метрах от меня, и стоит только шагнуть навстречу — и мы окажемся рядом.
В два часа ночи нас будит телефон. Ваня вскакивает, хриплым голосом отвечает на звонок, а я свешиваюсь с дивана, прикрывая голые плечи сползающим одеялом.
— Скоро буду, — заканчивает он разговор и начинает собираться.
— Можно с тобой? — вдруг заявляю, быстро садясь, чем вызываю удивление полицейского. Иван включает свет, я закрываю глаза рукой. — Это же то самое, да? Новая жертва?..
— Похоже. Три минуты на сборы.
Я успеваю.
Глава 5
Машина мчится по пустым предрассветным дорогам, я даже не смотрю в сторону спидометра, сжимая ручку двери. Деревья и фонарные столбы хороводом проскакивают мимо, Иван молчит, держа руль одной рукой, а второй безостановочно поднося к губам сигарету. Я протягиваю ладонь, и полицейский выбивает из пачки одну для меня, кидает зажигалку на колени. Приоткрываю окно со своей стороны, чувствуя, как каждая затяжка отдается слабой болью в пустом желудке. Я могу и не курить, но ощущаю причастность, когда мы оба молчим, занятые процессом.
Через четверть часа мы оказываемся на месте. Мужчина выходит из машины, громко хлопая и предупреждая, чтобы не совалась без его ведома, но я уже и сама не рада, что поехала с ним. Мне страшно.
— Ключи оставляю в замке.
Откинув сиденье назад, слушаю в открытое окно долетающие обрывки разговоров.
— Иван Владимирович! — обращается кто-то к нему, дальше — крик: «Доронин приехал!» и слова, слова, непонятные слова. Точнее, я понимаю их смысл, каждого по отдельности, но в общее они не складываются.
В четвертом часу утра становится совсем светло, но еще прохладно: свежий ветер поддувает в окно, и я перебираю пальцами, просунутыми над приспущенным стеклом, словно пытаясь его поймать. С момента приезда проходит сорок одна минута.
Мне не хочется показываться раньше времени, поэтому я стараюсь не выглядывать, однако все же не удерживаюсь: на месте не меньше десяти человек, кто-то то появляется, то исчезает в глубине здания, прячущегося за полуразрушенным забором. Бывший железобетонный завод, закрытый еще лет двадцать назад — предприятие не пережило кризис, территорию так никто и не выкупил. Рабочие уходя растащили все, что можно, остальное медленно добивает время. Темное здание зияет дырами выбитых, огромных окон, от которых остаются лишь искривившиеся скелеты металлических рам. По периметру ограждений разрастается крапива и борщевик, — не меньше двух с половиной метров в высоту; проходя в щель между двух плит, один из полицейских в форме ворчит, глядя на него.
Чем больше я улавливаю подробностей, с которыми они обсуждают найденное тело, тем сильнее ощущается тошнота. Когда очередной собеседник упоминает Доронина, затягиваясь электронной сигаретой и пуская клубы сладкого дыма, я понимаю, что высидеть больше не смогу.
«Выходи». «Ты должна видеть». «Мы могли бы ее спасти?».
Шептуны встревожены, и голоса их все громче и громче; они почти срываются на крик, но я мысленно прошу их остановиться. Мне нужно, чтобы сознание оставалось ясным.
«Не отвлекайте!».
И хоть Иван запретил, я покидаю машину, бросаю ключи зажигания в задний карман джинсов и иду. Голоса боятся и не могут об этом молчать, но я отключаюсь.
Полицейские недоуменно взирают на меня, но не решаются остановить и спросить, — они видят, что я вышла из автомобиля Доронина, и это рождает еще больше вопросов. Ступаю мимо них, избегая смотреть в глаза, прохожу забор. Я понимаю, в какую сторону стоит двигаться, ориентируясь не столько на подсказки шептунов, сколько на голоса настоящих людей.
Постепенно картина обрастает деталями, за что я должна благодарить своих внутренних «докладчиков», спешащих поделиться новыми знаниями. Откуда они это берут? Кто они? Духи умерших родственников, эгрегоры, трансляторы мыслей из ноосферы? Сейчас не время думать об этом; никогда «не время», и это еще один запрет, с которым я живу.
- Вы куда? — все-таки, один из присутствующих, в гражданской форме, пытается задержать меня перед входом в разграбленное, полумертвое здание первого цеха. Я перевожу на него напуганный взгляд, и он отшатывается, видя мое искаженное ужасом предстоящей сцены лицо.
Пальцы, сжимающие предплечье ослабевают, и я могу лишь выдохнуть со свистом прямо в него:
— Пусти, — и дергаю руку, шагая вперед. — Я с Иваном.
Под тяжелые взгляды, сверлящие затылок, прохожу внутрь, сходу ощущая царящий здесь ужасный запах смерти, смешанный с затхлостью помещения, испарениями мочи и прочего мусора. Под ногами хрустит стекло разбитых бутылок, но чем дальше я шагаю, тем тише становится звук.
