— Иван Владимирович! — парень в форме зовет моего спутника, и тот оборачивается назад, открывая ужасную сцену. Я хватаюсь за рот, пытаясь удержать остатки ужина в полупустом желудке, не в силах отвести взгляда от тела девушки.
Подвешенная за руки, с опущенной вниз головой, она висит полностью обнаженной. Темные волосы длинной, безжизненной завесой скрывают лицо, спускаясь на вспоротый в виде буквы «Х» живот, из которого…
Тут я закрываю глаза, чувствуя головокружение. К несчастью, сознание успевает распознать изображение раньше, чем я отворачиваюсь, и теперь даже если сбежать отсюда, увиденное уже не стереть. Нос втягивает окружающие запахи, сводя с ума от тошноты, а вот звук пропадает. Не слыша ничего, я задыхаюсь.
И все еще вижу мертвую девушку, но вижу ее еще живой.
Вижу, как тугая веревка сковывает нежную кожу запястий, оставляя глубокие следы с бороздами — чем сильнее она затягивается, тем глубже впивается грубая нить.
Как неестественно выворачиваются руки, когда кто-то сильный вздыбливает ее, подтягивая веревку через балку.
Вижу, как пытается она кричать сквозь скотч, залепивший губы.
Как от ужаса расширяются глаза, когда она понимает, что спастись уже не удастся.
Вижу, как блестит в тусклом свете сталь острого скальпеля, направленного на беззащитный живот.
Как мужская рука делает два резких движения наискосок…
Я складываюсь пополам и, все-таки, не выдерживаю. Рвота отнимает последние силы, я надсадно кашляю, стоя на четвереньках, руками в пыли, и тяжело дышу ртом, потому что через нос — невозможно.
— Ну вот, загасили все блевотиной, уже третий человек, — ругается мужской голос, а я ощущаю теплые руки, которые помогают поднятья. Кожа, покрытая мурашками, как оголенный нерв, слишком чувствительна и болезненная.
— Аня, ты меня слышишь? — кажется, Иван задает свой вопрос не в первый раз. Отделываюсь кивком в ответ.
— Она умерла от страха, а не от кровопотери, — произношу четко, но тихо, — сердце не выдержало. Бедная…
— Иван Владимирович, это кто? — громкий шепот раздражает меня, и хочется выдать что-то резкое.
— Эксперт, — буркает он, не вдаваясь в подробности, а я усмехаюсь.
— О чем, собственно, я и говорил, — выступает вперед еще один мужчина, лет сорока, абсолютно седой, щелкая резиновыми перчатками с бурыми разводами, — но подробнее после вскрытия.
Я не сразу понимаю, что он подтверждает мои слова.
— Леха, давай, отпечатки, следы и разъедемся уже, — командует Доронин и провожает меня до джипа. Он так и не убирает руку, достает ключи из моих джинсов, уверенно, словно и не сомневаясь, где они лежат. — В бардачке влажные салфетки, минералка на заднем сиденье. Если совсем хреново, попрошу кого-нибудь отвести тебя домой.
— Я почти в порядке, — очень тихо отвечаю я, вытирая сначала рот, а потом ладони салфетками с химическим запахом ромашки.
— Что ты видела?
— Ее.
— Убийцу?
— Только руки… Тень, большую, сильную. Чувствовала ее страх. Его… спокойствие и равнодушие. Вообще никаких эмоций — ни похоти, ни возбуждения. Будто обыденную работу делает. Но… я боюсь, что это просто мое воображение, понимаешь? Увидела труп и домыслила невесть что, — я хватаю стоящего рядом Ивана за ладонь обеими руками и пытаюсь заглянуть ему в глаза, но он смотрит в сторону, лишь только желваки двигаются. — Ваня?
— Ань, не сейчас. Сиди пока здесь.
Он разворачивается и уходит обратно, а я достаю из пачки еще салфеток, сворачиваю их в тугие жгуты и запихиваю в нос, словно пытаясь очистить его, выскрести запахи. Жаль, с глазами так не прокатит — хочется стереть все следы садизма, выцарапать изображение навсегда, но я понимаю, что увиденное будет преследовать меня всегда, добавляясь в копилку уже пережитых ужасов. Коих и так не мало.
«Довольны?» — негодующее обращаюсь к шептунам, но те не подают признаков жизни. Трусят. Мне тоже страшно, я обхватываю себя ладонями и сворачиваюсь на заднем сидении. Хочется не думать, забыться, убежать, но ведь меня сюда никто не звал, сама напросилась. Могла бы сидеть в машине, а потом перебирать пакетики с вещами убитых. От мысли, что придется снова касаться чужих вещей, передергиваю плечами. Ни за что.
Руки трясутся, я ищу сигареты в бардачке, чтобы чем-то занять себя, но их там нет.
Меня гнетет ощущение одиночества, и я, после долгих раздумий, решаюсь выйти к людям.
— Угостите? — хрипло обращаюсь к самому молодому и симпатичному. Лицо его тоже кажется бледным; видимо, печать равнодушия, вырабатываемая с возрастом, еще не успела застыть на лице. Парень протягивает сигарету, прикуривает. Возможно, я помешала разговору, который вели до моего прихода; при незнакомом человеке они не решаются продолжить начатую тему. Несколько минут мы вчетвером стоим молча, я разглядываю их исподтишка, они меня — в открытую.
— Ты и правду эксперт? — без обиняков интересуется тот парнишка, к кому я только что обращалась. Окидываю оценивающим взглядом, уже заранее зная, что не выдам свой секрет никому.
— Можно и так сказать, — уклончиво отвечаю, слегка помедлив.
— Ты не из следственного, не из уголовного, — перечисляет он, скорее утверждая, чем спрашивая.
Вести беседы после увиденного нет никакого желания, и я ограничиваюсь коротким кивком, будто соглашаясь с ним. Да, не из следственного, да, не из уголовного.
«Вот докопался». «Я не гадалка, я маньяк, бууу!». «Из дурдома она, мальчик».
Шептуны приходят в себя, словно и не кричали от страха всего лишь двадцать девять минут назад. Дальше стоять рядом с чужими людьми становится невыносимо, но и в машине сидеть — тяжело. Колеблюсь, но выбираю то зло, где меньше незнакомцев и, кивая головой на прощание, возвращаюсь на место.
Вскоре в «Газель» садится седовласый судмедэксперт; перчаток на руках уже нет. За ним, если я правильно догадываюсь, отправляется криминалист, с чемоданчиком; высокий, но сутулящийся, он идет молча и поодаль от других. На вид ему около сорока пяти.
Постепенно расходятся по машинам и остальные, — их лица я так же изучаю, запоминая каждую деталь, будто нет ничего важнее. Но на самом деле все лишь способ отвлечься, забыть о том, ради чего все здесь. Иван выходит в числе последних, снова разговаривая по телефону. Я наблюдаю за ним, терзаемая одной единственной мыслью, — как помочь найти убийцу, и вдруг уверяюсь — личной встречи с ним не избежать. Дело лишь во времени, и от понимания этого сердце сбивается с ритма, а я покрываюсь мурашками.
Когда Ваня садится за руль, солнце уже высоко над горизонтом. Я протягиваю ладонь с заднего сидения, касаясь его локтя в поддерживающем жесте. Чувствую себя при этом разбитой и измотанной.
— Ты как? — интересуется он. Пожимаю плечами:
— Так себе. А ты?
Доронин хлопает по карманам, достает пустую пачку и, чертыхаясь, сминает ее, швыряя на коврик себе под ноги. Мы трогаемся, и я перелезаю на соседнее с ним сиденье.
- Был ли шанс спасти ее? — вместо ответа Ваня задает неожиданный вопрос, а я вздрагиваю, понимая, что он имеет в виду. Могла ли я не только предсказать, что скоро будет жертва, — в силах ли я предвосхитить событие? Ответа нет. Снова обхватываю себя руками, будто пытаюсь защититься, Иван включает печку:
— Замерзла? — и переводит взгляд на меня. Что-то меняется в его лице, уставшем, с покрасневшими глазами. Выражение по-прежнему хмурое, но к эмоциям добавляется новая, еще неклассифицированная мною. Я опускаю голову, оглядывая себя с испугом, и тут понимаю, что в ночной спешке забыла надеть бюстгальтер. В психбольнице вещь не такая нужная, зато сейчас, сквозь тонкую ткань футболки, без нее проглядывают соски, затвердевшие от холода. Так я ходила перед его следственной бригадой?
Но мне не стыдно. Ужасно хочется взглянуть на себя со стороны и понять, оттолкнуло ли подобное зрелище Ивана, вызвало жалость или?..
«Вообще-то мы только что труп видели». «Кишки, кровища, а ты про секс!». «Ну это даже для нас перебор».
