Проход, в котором я оказался, напоминал спуск в подвал; он имел не более пяти или шести футов в ширину, стены и свод его были каменными; передо мной была лестница в двадцать ступеней; спустившись по ней, я продолжал передвигаться по все углублявшемуся наклонному коридору и наконец увидел в нескольких шагах впереди еще одну дверь; подойдя к ней, я приложил ухо к дубовым доскам и послушал, но все было тихо. Тогда я попробовал открыть ее — ключ подошел, дверь открылась, как и первая. Я вошел, не запирая ее за собой, и оказался в подземелье, где прежде погребали настоятелей аббатства (простых монахов хоронили на кладбище).
Там я постоял минуту. Несомненно, я приближался к цели своего путешествия и твердо решил исполнить свое намерение; однако, — продолжал Альфред, — ты легко поймешь, что впечатление от места, где я находился, было достаточно сильным. Я провел рукой по лбу, покрытому потом, и остановился, чтобы прийти в себя. Что я найду? Безусловно, какой-нибудь надгробный камень, положенный не более трех дней назад… Вдруг я вздрогнул. Мне послышался стон.
Этот звук не только не ослабил моей решимости, но укрепил ее, и я быстро пошел вперед. Но откуда донесся этот стон? Осматриваясь вокруг, я снова его услышал и бросился в ту сторону, откуда он раздавался, рассматривая каждую нишу, но ничего не видя, кроме надгробий с именами почивших под ними. Наконец, придя к последнему, самому отдаленному камню, я заметил в углу за решеткой женщину, сидевшую со сложенными руками, закрытыми глазами и закушенной прядью волос. Возле нее на камне лежало письмо, стояли погасшая лампа и пустой стакан. Может быть, я опоздал и она уже умерла? Я бросился к решетке — она была заперта, примерил ключ — он не подошел. Услышав шум, женщина открыла глаза, судорожно откинула волосы, закрывавшие ее лицо, и вдруг каким-то быстрым и механическим движением поднялась, похожая на тень. Я вскрикнул и произнес имя: «Полина!»
Женщина тотчас бросилась к решетке и упала на колени.
«О! — воскликнула она с ужасной мукой в голосе. — Возьмите меня отсюда… Я ничего не видела… ничего не скажу! Клянусь моей матерью!»
«Полина! Полина! — повторил я, беря ее руки через решетку. — Полина, вам нечего бояться: я пришел к вам на помощь, пришел спасти вас».
«О! — воскликнула она вставая. — Спасти меня… спасти меня!.. Да, спасите меня. Отворите эту дверь… отворите ее сейчас; до тех пор пока она не будет открыта, я не поверю тому, что вы сказали! Во имя Неба, отворите эту дверь!»
И она трясла решетку с такой силой, которую невозможно было предположить в женщине.
«Остановитесь, остановитесь, — сказал я, — у меня нет ключа от этой двери, но есть средства открыть ее; я пойду за…»
«Не оставляйте меня! — воскликнула она, с невероятной силой схватив меня за руку через решетку. — Не оставляйте меня! Я не увижу вас более!..»
«Полина! — сказал я, поднося факел к своему лицу. — Вы не узнаете меня? Взгляните на меня и скажите: могу ли я оставить вас?»
Полина устремила на меня свои огромные черные глаза, с минуту искала в своей памяти, потом вдруг воскликнула: «Альфред де Нерваль!»
«О, благодарю, благодарю, — отвечал я, — ни вы, ни я не забыли друг друга. Да, это я, тот, кто любил вас так сильно, кто любит по-прежнему. Подумайте, можно ли мне довериться?»
Внезапная краска покрыла ее бледное лицо: настолько стыдливость женщины неотделима от ее сердца; потом она отпустила мою руку.
«Долго ли вы будете отсутствовать?» — спросила она.
«Пять минут».
«Идите же, но оставьте мне этот факел, умоляю вас, темнота убьет меня».
Я отдал ей факел; она взяла его и прильнула к прутьям решетки, следя за мной взглядом. Я поспешил возвратиться прежней дорогой.
Проходя первую дверь, я обернулся и увидел Полину в том же самом положении: неподвижная, как статуя, она держала факел своей белой, как мрамор, рукой.
Пройдя двадцать шагов, я нашел лестницу, а на четвертой ступеньке — спрятанный мной лом и тотчас возвратился. Полина была в той же позе. Увидев меня, она радостно вскрикнула; я бросился к решетке.
Замок был так крепок, что пришлось обратиться к петлям и выбивать камни. Полина светила мне. Через десять минут петли одной половинки решетки подались, я потянул ее и вытащил. Полина упала на колени. Только в эту минуту она почувствовала себя свободной.
Я вошел к ней; она обернулась, схватила с камня раскрытое письмо и спрятала его на груди. Это движение напомнило мне о пустом стакане. Я взял его с беспокойством и увидел на дне белый осадок толщиной с полдюйма.
«Что было в этом стакане?» — спросил я, испугавшись.
«Яд!» — ответила она.
«И вы его выпили?»
«Знала ли я, что вы придете?» — сказала она, опираясь на решетку; только сейчас она вспомнила, что осушила этот стакан за час или за два до моего прихода.
«Вы страдаете?» — спросил я.
«Нет еще».
У меня появилась надежда.
«Давно ли был растворен яд в этом стакане?»
«Около двух суток, впрочем, я не могла определять время».
Я посмотрел в стакан; остатки, покрывавшие дно, меня немного успокоили: в течение двух суток яд мог выпасть в осадок. Полина выпила только воду, правда отравленную, но, может быть, не до такой степени, чтобы это могло привести к смерти.
«Нам нельзя терять ни одной минуты, — сказал я, схватив ее за руку, — надо бежать и искать помощи».
«Я могу идти сама», — сказала она, отняв руку с той же святой стыдливостью, что до этого окрасила ее лицо.
В ту же минуту мы пошли к первой двери; я запер ее за собой; потом достигли второй, открывшейся без труда, и вышли в монастырь. Луна сияла в чистом небе. Полина подняла руки и снова бросилась на колени.
«Пойдемте, пойдемте! — сказал я. — Каждая минута может стоить вам жизни».
«Мне стало дурно», — сказала она, вставая.
Холодный пот выступил у меня на лбу; я взял ее на руки как ребенка, пронес через развалины, вышел из монастыря и, спустившись с горы, увидел издали огонь, который разожгли мои люди.
«В море, в море!» — закричал я им тем повелительным голосом, который давал знать, что нельзя терять ни минуты.
Они устремились к лодке, причалили как можно ближе к берегу; я вошел в воду по колени, передал Полину и сам перелез через борт.
«Вам хуже?» — спросил я.
«Да!» — ответила она.
Мне было от чего прийти в отчаяние: нет ни помощи, ни противоядия. Вдруг мне пришла мысль о морской воде; я зачерпнул ее раковиной, которую нашел в лодке, и подал Полине.
«Выпейте», — сказал я.
Она машинально повиновалась.
«Что вы делаете? — крикнул один из рыбаков. — Ее стошнит, бедную женщину!»
