Попсовый чувак, как сказали бы мои питерские друзья.
На голубого он не похож.
Вполне себе мачо, только очень юный. Очень хрупкий. Зарубка на дверном косяке, соответствующая росту юного мачо, была бы ненамного выше зарубки, соответствующей моему. Да нет же – совсем не выше! Он темноволос и светлокож, с глазами, из которых так и тянет своровать морскую звезду. И слишком яркими губами, уксусом такие не пригасишь.
– Мерседес?
Вот оно!..
Я делаю глубокую затяжку и выпускаю изо рта струю вонючего дыма. Нет, Мерседес никогда не стала бы курить такую дрянь, «Lucky Strike»!
– Рональдиньо?..
Отлично! Просто отлично! Даже Мерседес, сладкая, как яблоко, чье имя на все лады повторяют мужчины в разных концах света, – даже она не начала бы разговор элегантнее. «Мерседес – Рональдиньо», «Рональдиньо – Мерседес», пока все не выходит за рамки простого уличного знакомства, некая молодая женщина самым естественным образом отреагировала на надпись на футболке некоего задиристого юнца.
– Ха-ха! – неуверенно произносит Слободан-Рональдиньо.
Я снисходительно улыбаюсь ему в ответ.
Оказывается, всего-то и нужно было, что улыбнуться. Приободренный Слободан принимается хохотать: с такой готовностью, что юношеский пух моментально увлажняется и прилипает к щекам.
– Хорошая шутка. Мерседес! Вы позволите так вас называть?
– Рискните.
Вот оно!.. Он никогда не видел Мерседес раньше и никого не привел на хвосте. Кто такая Мерседес и почему она волнует воображение какого-то мальчишки из конторы Алекса Гринблата? Кто такая Мерседес и какие отношения связывали ее с самим Алексом? Уж явно не те, что связывали с ним русскую Сашa; ах, да, помнится, Алекс произносил мое имя без всякого акцента. И ставил ударение в нем именно там, где нужно.
Мерседес, кем бы она ни была, всегда имела под рукой личный телефон Спасителя мира. Она – имела, а я – нет.
И она спала с ним.
Эта мысль пронзает меня, словно молния. Из других мыслей (с риском для жизни они не связаны):
– все предопределено;
– случайностей не существует.
Я похожа на потерявшего память спецагента из множества американских боевиков; как правило, он приходит в себя среди предметов, которые ни о чем не говорят ему и назначение которых неясно. И любой из этих предметов может оказаться ключом к его прошлому. Или к будущему, все зависит от сценария. Или от того, насколько точно будет придерживаться сценария режиссер.
Неизвестная мне Мерседес может оказаться ключом к Алексу Гринблату. Хотя, признаться, дверь с табличкой «ALEX GRINBLAT» я не слишком-то искала. Но от череды событий, приведших меня к ней, просто дух захватывает: сначала обвинение в убийстве, затем побег: его устроил близкий друг, и он же снабдил меня новыми документами (то ли подлинными, то ли фальшивыми). Он отправил меня в Париж (а мог бы отправить куда угодно) – и единственный человек, которого я знаю в Париже, оказывается по меньшей мере хорошим знакомым женщины, чье имя проставлено в документах. А вдруг совпадет и фамилия? Совсем фантастический вариант, но тогда уже точно можно будет сказать:
– все предопределено;
– случайностей не существует;
– американские боевики не так уж не правы.
В любом случае я стала не только обладательницей ключа по имени Мерседес, но и некоего подобия замочной скважины по имени Слободан.
– …Итак?
Я с самым независимым видом постукиваю сигаретной пачкой по столу. Пути к отступлению не отрезаны, картинка обычного уличного знакомства не претерпела существенных изменений: некий задиристый юнец предложил некоей молодой женщине называть ее Мерседес, и та согласилась.
– Я чертовски рад, что сообщение о вашей смерти не подтвердилось.
– Было и такое?
Вытолкнуть эти слова из горла удается с большим трудом, до сих пор я серьезно не задумывалась о судьбе Мерседес – не той, которая якобы погибла в мадридской электричке, а той, чьи документы лежат сейчас в заднем кармане джинсов. Впрочем, может существовать еще и третья Мерседес, и четвертая, и пятая.
– Алекс очень расстроился.
– Могу себе представить.
– Компаньоны гибнут не каждый день.
– Это точно.
«Компаньоны», вот как. Пачка дешевых сигарет, которой я все еще колочу по поверхности стола, вступает в явное противоречие с саквояжем и туфлями Спасителя мира. Более того, и в страшном сне не приснится, чтобы дорогущий саквояж Алекса взял в компаньоны мои зачумленные «Lucky Strike». Но у меня все еще остается возможность перевести все в шутку и сказать юному Слободану, что он ошибся, что я совсем не та Мерседес. Я – номер два, а Алекс расстраивался по поводу номера три. Или четыре. Или пять. Только в этом случае наша возможная встреча с Алексом не будет отягощена побочными эффектами. И мы еще сможем посмеяться над мальчиком, принявшим меня за другую женщину.
Я должна признаться. Прямо сейчас.
Но вместо признания с моих губ слетает:
– Пора бы сменить чертовы сигареты. А лучше вообще отказаться от курения. Как выдумаете, Слободан?
– Все знают, что вы курите эту марку.
Вот так номер. Спасители мира и их компаньонки – слишком неисследованная область, чтобы делать скоропалительные выводы о совместимости очень дорогих и очень дешевых вещей.
– Вы тоже в курсе?
– Конечно.
– Вы в курсе, какие сигареты я курю, но никогда не видели меня в лицо?..
Все. Это больше не простое уличное знакомство. Я косвенно подтвердила, что и есть та самая Мерседес, встречи с которой так домогался парень из конторы Алекса. Но ничего противоправного я не совершила. И сказала лишь то, что хотели услышать.
– Однажды я подвозил к вашему дому пакет. По просьбе Алекса.
– Что-то я такого не припомню.
– Ну конечно. Я позвонил снизу, а вы сказали, чтобы я опустил пакет в почтовый ящик.
– И?..
– Я так и поступил.
– А по поводу сигарет?
– Алекс как-то заставил меня вынести целую кучу пустых пачек из своего кабинета. Сказал, что это ваши. Что Мерседес уже достала… простите…
– Ничего.
– Что Мерседес уже достала этим своим дерьмом, но что поделаешь – нужно мириться. Мерседес – это Мерседес.
– Даже так? – Странно, что мне до сих пор удается отделываться общими фразами.
– Мерседес – лучшая.
– Выдумаете?
– Так думает Алекс. Я, впрочем, тоже.
В глазах юного Слободана полно не только морских звезд. Но и раковин, жемчужин, осколков бутылочного стекла, давно превратившихся в смальту, – все это богатство сияет нестерпимым, обращенным в мою сторону светом.
