— Это какой-то обман, — сказала Федька. — Поддельное завещание?
— Разумеется. Но я должен был узнать, как это все получилось и где настоящее. Я отыскал Горнфельда — надо сказать, отыскал с большим трудом и не сразу. Он был стар и безмерно напуган. Пошел в домашние лекари к знатной барыне, и она его увезла в деревню. При этом я еще сделал глупость — нужно было снять комнатки где-нибудь на Охте, а я жил в столице открыто. Ко мне пришла полиция, забрали и увели Андрея Ивановича, ведь он после дедовой смерти достался иным наследникам, и они написали явочную, что я-де удерживаю их имущество. Когда я наконец встретился с Горнфельдом, то он мне рассказал про последнюю дедову ночь.
И тут Световид основательно замолчал. Федька смотрела на него и ждала. Она видела — воспоминание для него болезненно.
— Они были у постели вдвоем. Дед уже лежал без чувств. Евсей Иванович вышел и тут же вернулся перепуганный. Кто-то из дедовой дворни вызвал его старших детей, сына и дочь, моих дядю и тетку. Этого делать не следовало — дед не велел. Евсей Иванович понял — им нельзя давать в руки завещание. Он немного знал по-немецки и пытался убедить Горнфельда взять завещание из секретера, поскольку немец — законный душеприказчик. Но доктор растерялся. Тогда Евсей Иванович сам взял его и вынес через черный ход. А что было дальше — толком установить невозможно. Если свести вместе все, что я узнал, то выходит — за Евсеем Ивановичем послали погоню. Дело было ранней весной, лед еще стоял, но был уже тонок. Дедов дом был напротив Петропавловской цитадели. Судя по всему, в Евсея Ивановича стреляли, и он ночью, раненый, попытался перейти реку и погиб. Вместе с ним погибло завещание.
— В котором году это было? — спросила Федька.
— В семьдесят втором. Четырнадцать лет назад. Родня моя, сговорившись, подделала завещание. Когда я понял, что остался только с тем имуществом, которое привез из Парижа, то впал в отчаяние. Хуже всего было — что из-за моего опоздания попали в беду старые дедовы дворовые люди. Мысль о них меня удержала от пули в лоб. Я должен был спасти этих людей, все остальное не имело значения, — сказал Световид. — Я дал слово. Это старики и старушки, которые растили сперва матушку мою, потом меня, баловали, и сами они были избалованы дедом. Что делать? Первое, что на ум пришло — заняться ремеслом, пойти в рисовальщики, чтобы не помереть голодной смертью. В типографиях вечно виньетки нужны, это постоянный заработок. Я сперва дедову родню простил — в расстройстве чувств решил, что на все Божья воля, и на это, видать, тоже. Потом подумал о дедовом завещании, там и крепостные на волю отпускались, и на богадельню немалые деньги оставлены. Стало быть, надо хоть что-то из наследства воротить. И для начала я распустил слух, будто возвращаюсь в Париж. Родня не знала, сколько при мне было наличных денег, на какую сумму — привезенных для деда картин и редкостей. Возвращение в Париж — это было в моем положении неглупым поступком. Но я остался… Я поставил цель — спасти стариков. Мамку Анфису я попросту выкрал и спрятал в безопасном месте. Это уже потом, при первой возможности, несколько лет спустя. Все думали, что она пошла в лес по ягоду и там от старости упала и умерла. А ее вызвал в лес мой Григорий Фомич, он же увез ее. Но другие остались. Андрей Иванович остался. Сделали истопником в усадьбе, могло быть хуже…
— А потом? — спросила Федька, даже разволновавшись от этой истории.
— Дед много со мной возился, многому учил, и одно я хорошо запомнил: ступив на кривую дорожку, человек редко возвращается на прямую. Дядюшка мой и его сестрицы захватили дедово состояние, но вряд ли тем ограничились. Они непременно должны были еще всяких сомнительных дел натворить. Выспрепар был игроком — теперь, к счастью, отстал от этого ремесла. Он сообщал мне о всех картежных подвигах моего дядюшки, и мы заметили, что после каждого большого проигрыша, когда впору мебель в доме описывать, вскоре появляются вдруг деньги, и платятся карточные долги, и ни разу не побывали в закладе фамильные драгоценности. Этакое чудо повторялось не раз, а учителя мои, которым не зря деньги плачены, учили меня так: когда в котором месте что прибавится, значит, в ином месте столько же отнимется. Вскоре мы с Выспрепаром выяснили, где отнималось…
— И где же?
— Потом расскажу с подробностями. Настал день, когда я понял: начинается! К этому дню уже была договоренность с неким влиятельным господином о выпуске сатирического журнала «Каббалистическая почта», и я призвал соратников-сильфов. Зная, в какие высокопоставленные руки попадет сей журнал, я собрался пустить в ход всю ту правду, которую хранил, не умея воспользоваться ею. Я вздумал напасть именно тогда, когда неприятели мои обнаглели и нападения не ждут. Теперь понимаешь, в какую историю я вас втравил — тебя и Румянцева, а теперь еще и Званцева?
— Понимаю, — ответила Федька рассеянно — в голове у нее уже клубились мысли, высказать которые она не решилась, хотя они и имели прямое отношение к погибшему завещанию.
— Будешь помогать?
— Да.
— Ну-ка, прибавим ходу, любезная сильфида! Что-то мы совсем от Пахомыча отстали.
Федька улыбнулась — галоп был ей приятнее рыси. Да и по званию полагался именно галоп — ведь сильфы народ летучий, а тут — подлинное ощущение полета.
Но всякая радость непременно должна завершиться какой-то гадостью.
Стоило Световиду и Федьке спешиться у калитки, как на крыльцо вышел Григорий Фомич, очевидно, высматривавший их в окошко.
— Ваши милости, беда. Пришли Потап с тем фигурантом. Они побывали в доме Платовых, а там несчастье — хозяйку ночью полиция увезла. В отравлении девицы Васильевой винят.
— Марфы Васильевой? — переспросил Световид. — Царь Небесный…
— Да, Марфы Васильевой. Дальновид туда помчался — разведывать. Выспрепар к частному приставу поехал, велел сказать — взял для подарка десять империалов.
— Черт возьми, — в полной растерянности прошептал Световид. — Она же еще дитя…
Григорий Фомич обнял его за плечи — отнюдь не так, как полагалось бы слуге утешать барина.
— Потап повел красавчика отыскивать другого фигуранта. Красавчик в такой панике, что туго соображает. А вы поешьте горячего. У нас сегодня славные постные щи. Поешьте, согрейтесь, коней тем временем обиходят. Девице все равно не поможете — вы ж не доктор. А за столом, глядишь, умная мыслишка в голову постучится.
— Какая подлость…
Григорий Фомич покивал, соглашаясь.
Федька вошла в теплый дом, скинула полушубок и шапку, села на стул. У нее была своя умная мысль, которую следовало обдумать во всех подробностях, а уж потом действовать.
