– Ты можешь сколько угодно смеяться! – решительно заявила Антонина. – Потому что все равно не поймешь! Сюзанна так и сказала: люди не понимают нас, не понимают того, что мы работаем ради их же блага. Но мир обывателя так узок! – я мелко захихикала. – И что бы вы не говорили… (Мы, обыватели, надо полагать. Вряд ли Антонина вдруг стала обращаться ко мне на «вы». Скорее, поднялась до эпических высот)…Но только в «Гринпис» я все равно вступлю. И природу буду охранять. От таких, которым все равно! – в этом месте она обожгла меня уничтожающим взглядом, тряхнула роскошной гривой и, абсолютно не горбясь, вышла из комнаты. Я даже залюбовалась ею, честное слово!
– Тоня, я в восхищении! – крикнула я, всегда стараясь быть честной с дочерью. Это, пожалуй, мой единственный воспитательный прием.
Антонина обернулась, и я увидела, что по лицу ее медленно текут слезы.
– Что?! – прошептала я. Произнесенное слово больно оцарапало горло.
– Мама, ты сядь, – сказала Антонина. – И не волнуйся.
О чем я подумала и что успела предположить в течении последовавшей паузы, многие, включая незабвенного Фамусова, догадаются сами. Остальным, как я уже упоминала, – не понять.
– Мы с Танькой за ним следили, – заявила Антонина. – Он – козел, как и все.
– Что-о? – изумилась я, ничего не поняв, но испытав род облегчения. Кажется, детективный вирус, внезапно захлестнувший мое окружение, поразил и младшее поколение. Закономерно. – За кем вы следили?
– За Олегом, – в глаза Антонина, изрядно запинаясь, называла Олега папой. За глаза – только по имени. – Твоя красотка Женя его охмурила, а он пошел, как телок на веревочке.
Мне стало жарко и холодно одновременно.
– Антонина, ты говоришь ерунду! – отчеканила я.
– Как бы не так! – грустно возразила дочь. – Она на него еще здесь глаз положила. Но… ему тоже не фиолетово было. Теперь она за ним везде таскается. И в архив, и – везде.
– Но, может быть… Он же историк… и она собирается…
– Не надо, мама, – теперь Антонина ссутулилась больше обычного. – Мы все видели. Они… В общем, не перепутаешь… И… когда он у университетского приятеля допоздна просидел и пьяный вернулся… Танька этого приятеля видела. Его, точнее ее, Женя зовут…
– Ну, так… – сказала я.
– Мама… Ты только… – Антонина набрала в грудь побольше воздуху.
– Все нормально, Антонина, – сказала я совершенно нормальным голосом. И выражение лица у меня при этом было (я уверена!) совершенно нормальное.
Дочь с облегчением и шипением выдохнула.
* * *
Вечером позвонил Вадим и сказал, что взял два билета в цирк.
В его предложении была какая-то обреченность. Кажется, он ждал, что я откажусь.
Семья акробатов на досках и дрессированные пудели, похожие на маленьких львов, были бесподобны. В антракте Вадим купил мне мороженое. Как и все в цирке, оно пахло свежими опилками и каким-то зверьем. Я чувствовала себя не до конца укрощенным хищником.
– В прошлый раз я подарил вам богатую мысль насчет пропажи ваших папок, – сказал Вадим.
– Да, – согласилась я. – Я уже думала о том, чтобы под пытками вырвать у своей бывшей ученицы тайну их нынешнего местонахождения. Но вы, кажется, на что-то намекаете?
– Может быть, вы тоже поделитесь со мной информацией?
Наша послецирковая прогулка ничем не напоминала фильмы семидесятых. Скорее – гангстерский боевик с вялой претензией на психологию. Америка тридцатых. На всем – легкий налет театральности. Окаймленный чугунным кружевом сквер, мимо которого мы проходили, стоял разряженный, как пистолет. Еще не убранные листья валялись внизу коричневыми охапками недосожженных секретных документов. Зима в наших краях продолжается месяцев восемь.
– «Этого вы от меня не дождетесь, гражданин Гадюкин! – процитировала я. – Я никогда не покажу вам план аэродрома.»
– У-у… – разочарованно проныл Вадим. – Ну покажите, пожалуйста.
– Впрочем, могу, если по-честному. Гипотеза на гипотезу, – тут же уступила я. Мы с Ленкой думали об этом, но все равно ничего не могли предпринять в данном направлении. Здесь нужны были силы Организации. – Вам следует побеседовать со старыми попами Софийского собора в Полоцке, и еще – со всеми священнослужителями, которые были на своих постах с начала до середины восьмидесятых годов по пути из Ленинграда на побережье Белого Моря – времени, когда на Большого Ивана снизошло духовное преображение, и он решил в корне изменить свою жизнь. Почему он тогда не отдал крест церкви? По всем соображениям должен был попытаться… Может быть, кто-то из попов или иных служащих помнит и сумеет объяснить, что там произошло…
Вадим надолго задумался.
– Мне кажется, мы все же могли бы играть на одной стороне.
– Нет. У нас с вами, да и с церковью разные цели.
– Как так? Желаете хранить крест Ефросинии Полоцкой у себя под кроватью? Или надеетесь купить остров в Тихом океане?
– Нет. Вы хотите найти золото и прочие сокровища и отдать их непонятно кому, ибо государство на настоящий момент – голая, но не слишком приятная на вкус абстракция для девяноста процентов проживающих на территории России граждан. Церковь хочет вернуть себе религиозную реликвию, еще при создании напичканную всякими христианскими фетишами и смыслами. А мы всего лишь хотим спасти жизнь мальчишки, не зафиксированного ни в каких анналах этого вашего государства, но тем не менее, я очень на это надеюсь, пока живого и здорового.
– Я многое могу понять, – сказал он наконец. – Но, Анджа, вы можете объяснить: почему именно он? Пытаясь его разыскать самостоятельно, вы ведь рискуете, в конце-то концов. Нынешние бандиты, которые тоже ищут сокровища Большого Ивана, живут одним днем и обычно сначала стреляют, а уже потом начинают думать… Вокруг десятки брошенных детей с еще более трагической, но не криминальной судьбой… Если пропавшие сокровища вам действительно, как вы утверждаете, безразличны…
– Мне действительно нет дела до сокровищ, – согласилась я. – А вот Кешка… Нет смысла сопротивляться тому, что встает на твоей дороге. Еще древние стоики это знали. Кешка живет в другой системе измерений. Это еще и интересно. В Университете меня воспитывали как исследователя. Может быть, я напишу книжку о его судьбе, способе мыслить, осознавать действительность. Подумайте, разве это не захватывающе: увидеть наш сегодняшний мир в зеркале восприятия иного существа… К тому же Кешка – очень симпатичная мне личность. Он невероятно целен. Если сумеет выжить (а покуда, заметьте, ему это удавалось), то в этом развалившемся на куски мире он может принести немало пользы. Он уже пробуждал лучшие чувства в моей дочери Антонине, насельниках каморы и сквота, в замороженном сэнсее, однажды, если я правильно понимаю, мог бы спасти девочку-наркоманку. Ему просто не хватило времени… Ее звали Гуттиэре…
