Один геморрой от этого индюка. До рассвета развлекается, спать можно только с берушами, а потом до вечера дрыхнет. Но и я в долгу не остаюсь: у меня теперь с утра на завтрак молочные коктейли, а у него скулящая от блендера башка. Пылесошу опять же теперь исключительно по утрам и с утроенной рьяностью. Чтоб неповадно было. Два в одном: и дома чисто, и его побесить получается.
За последнюю неделю тихая квартира, где гостей практически и не бывало, превратилась в филиал дурдома. И это несмотря на то, что мы с Ильей толком не пересекаемся в течение дня. Однако подгадить друг дружке возможности не упускаем.
Он снял все щеколды с ванной и туалета — я раскрошила ему слабительное в сахарницу. Матюкались потом долго и отборно.
Он жрёт мои обеды без спросу — я посыпала его зубную щётку перемолотым острым перцем. Этот верблюд всё вокруг обплевал.
Он повыкидывал все мои крема и гели, заявив, что свалка ему не нужна — я сделала тоже самое с его боксёрами. В смысле, перчика и туда подсыпала.
Детский сад, ясельная группа «Пакостники». Словно нам опять по одиннадцать лет. Только теперь уже мне не выдавливают майонез в рюкзак и не склеивают пэвэашным клеем страницы с домашним заданием, но от перемены мест слагаемых смысл не меняется. И зачем это? Для чего? Да чёрт его знает. Прикол в том, что, в принципе, как бы даже и весело.
Ну, не всё, конечно. В меру. Точно нифига невесело слушать постоянные стоны и скрип кровати через стенку. Опять же было совсем невесело, когда эта собака сутулая на второй день дверные замки поменяла, пришлось вызывать слесаря. Хорошо паспорт с пропиской был с собой в доказательство, что я здесь живу, а не пытаюсь вломиться. Невесело было тогда же свои шмотки на лестничной клетке обнаружить. Да и мыться, ожидая, что в любой момент вломятся, тоже не особо прикольно. В остальном ничего. Поддерживаем тонус и тренируем реакцию. А то я реально расслабилась без практики.
— О, а вот и фашистка притащилась. Об скольких мужиков сегодня потёрлась? — встречает меня ехидное Князевское, когда я прохожу мимо открытой двери в зал. Всё как всегда, толпа человек в восемь, куча бухла и покер.
Фашистка. Офигеть, конечно, оригинально. Это обзывательство прилепилось ко мне давно, из‑за фамилии. Крамер — немецкие корни же. А какие ещё должны были быть, если моя семья раньше жила в Калининграде, бывшем Кенигсберге. Что‑то да есть, не поспоришь.
Игнорирую и его, и девицу, сидящую на его коленях. По‑моему, очередная новая, но это не точно. Всё равно они на одно лицо. И где только он берёт этих кур? на птичьем рынке в отделе «Двое из ларца»?
Прохожу на кухню, в надежде хоть чем‑то перекусить быстренько и отвалиться до утра, но меня встречает адовый сральник. Все столешницы завалены пустыми бутылками и пустыми коробками от жрачки. Молчу про пол. Косорукие ж вы дебилы. И дымом в очередной раз воняет от тлеющих окурков в пепельнице. Козлы, неужели нельзя хотя бы на балкон выйти?
Задолбала эта помойка, сил нет. И ведь Князев из принципа её убирать не будет, уже проверено, а я в таком бомжатнике жить просто не могу, вот и приходится вечно за ним подтирать. Надоел.
Собираю всё в большой пакет и иду в его комнату, раздражённо высыпая мусор на разобранную кровать. Пускай его чикуля всё убирает, прежде чем ноги раздвигать. Хоть какая‑то польза будет от мимо пробегающих шлёндр на этой хате.
— О, ты здесь. Чё скучаем? Пошли к нам, — на пороге вырастает Мартынов.
Мерзкая пропитая лопоухая рожа. С младших классов его ненавижу. Всегда ходил верным пёсиком за Ильёй и выполнял его приказы. Запереть меня в кладовой? Пф‑ф, да без бэ. Подкараулить за школой, чтобы припугнуть — всегда за радость, бро! А уж тот случай с заброшкой…
— Лучше откушу себе голову, — или под мусоровозку лягу.
— Зачем? Она ещё пригодится для другого, — Мартынов вперевалочку подгребает ко мне. — Я заценил, как ты пляшешь с голым задом. Может для меня тоже станцуешь?
— Мартынов, сгинь с глаз долой, пока бутылкой по роже не получил.
С пьяным разговаривать всё равно что с деревом.
— Да а чё такого? Я заплачу, — меня в прямом смысле зажимают к стене. Вот вообще не кайф.
— Отвянь, сказала, — отпихиваю его, да только это мало помогает. — Реально ж огребёшь!
Угрозы тоже не помогают.
— Ой, да харе ломаться. Будто никто не знает, какие вы там ништяки у себя оказываете. Соглашайся, всё бабло тебе пойдёт, не надо комиссио… — одариваю его хлёсткой пощёчиной, не давая договорить. Мартынов мрачнеет. — Зря. Это ты зря. Я ж могу и по‑плохому.
Вероятно, может. И, признаться, вот такие возможные заходы меня пугали изначально больше всего. С бытовыми войнами я‑то справлюсь, а вот если тупой компашке Князева что‑то в башку стукнет, вот тогда реально полный ахтунг настанет…
— Мартынов, свали, если зубы дороги, — я не мастер по КМС, но тяжёлым зарядить реально могу.
— Да ща, ты мне теперь должна!
— Ломбард тебе должен. Мозги. Хоть какие‑то бэушные, а то у тебя там всё пылью покрыло… Ааа… — взвизгиваю, когда меня хватают за запястье и выкручивают руку. Больно выкручивают. Чтоб ничего не хрустнуло, приходится самой согнуться пополам.
— Много болтаешь, дрянь… — злобно цедят мне, явно намереваясь довести дело до травмпункта, но ответить что‑нибудь колкое и обидное не успеваю. За нашими спинами раздаётся спокойный голос Ильи.
— Развлекаетесь?
Глава 3. Тушёнка и прочие неприятности
Зои
Стоит и пялится. Князев, да что ж ты так выбешиваешь‑то?!
— Убери своего долбоящера, пока на вас в ментовку заяву не накатали! — злобно рычу я, пытаясь вырваться. Благородство сдохло в двадцать первом веке. Не осталось нынче принцев, готовых защитить честь дамы. Во всяком случае не в этой квартире.
— Тим, — окликает Мартынова Илья. — Оставь её.
Эм… Или осталось?
— Ван момент. Сначала проучу, — не унимается козлина.
— Мартын: отпустил и ушёл, — тон не меняется, но в голосе появляются новые нотки. Железные такие, безапелляционные. Перемена прям ощутима.
— Да и больно надо, — фыркает в ответ и я, наконец, получаю свою конечность обратно.
— Дибила кусок. Оба, — шикаю, нянча скулящее плечико. — Намордники на вас нацепить надо.
— Вот ты бы не нагнетала, — Князев ждёт, пока друг выйдет из комнаты, после чего повелительно тыкает на заваленную мусором кровать и со словами: — Убери, а то добавлю, — выходит следом, закрывая за собой дверь.
Зашибись. Убери? Ага, щас. Уже побежала. Только лыжи натру, чтоб скользили лучше. Вместо того, чтобы выполнять приказ, нахожу недопитую тару из‑под колы и хорошенько поливаю постельное бельё. Получай, хорёк‑переросток. Меньше вякать будешь.
Осторожно высовываю нос в коридор, прислушиваясь. В гостиной гоготня гусей на пастбище не смолкает, но и на кухне, кажись, что‑то творится. Вроде как мальчики беседы мужские беседуют, потому что сигаретным дымом тянет. Я бы подслушала, да неохота. Достали они меня, так что незаметно проскальзываю к себе и от греха подальше подпираю дверь стулом. Замком я пока так и не обзавелась. Но уже точно пора.
Вылезти из норы всё же приходится, минут через двадцать, ибо естественные нужды никто не отменял. К счастью, к тому моменту зона отчуждения освобождается, и я скоренько решаю все свои вопросы. Даже успеваю устроить после туалета мародёрскую вылазку до холодильника, чтобы прихватить съестного. Писец. Это просто дичь так жить. Скоро не выдержу и пойду проситься к гастерам на съёмную хату. Там и то будет спокойней.
Мой улов: палка копчёно‑вареной колбасы и полбатона чёрного хлеба. То, что нужно здоровому женскому организму, у которого главная фишка — откладывать цилюль на жопу. А у меня это вообще‑то рабочий инструмент, ну да и чёрт с ним. Жрать хочется сильнее. Поэтому прямо так, зубами, отгрызая кусьманы и почти не жуя, возвращаюсь в комнату, после чего уже без дальнейших инцидентов ложусь спать…
