раздался голос в трубке.
— Это Синдзи. Третий пилот выведен из строя.
Раздалось тяжелое молчание.
— Она… в порядке?
— Жива. Но ей уже больше не до Евы. Остался один лишь Каору, но с ним я что-нибудь придумаю.
— Послушай, Синдзи… Ты должен узнать кое-что важное.
Он насторожился, почувствовав неудобное напряжение в голосе женщины.
— Что именно?
— Я… поговорив лучше при встрече. Где ты сейчас?
— В квартире Макинами. Ей, кстати, не помешает срочная медицинская помощь.
— Хорошо, я высылаю скорую и машину за тобой, жди их через четверть часа. И, пожалуйста, будь осторожнее.
Как и сказала Рицко, машины прибыли через пятнадцать минут, и доктора оперативно забрали тело притихшей девушки, только поначалу поколебавшись от вида ее вывернутой матки и смерив Синдзи пилящим взглядом. Дорога до базы НЕРВ заняла много времени из-за откуда-то взявшихся блокпостов прямо посреди центральных проспектов, укрепленных заведенной и готовой к бою бронетехникой с символикой ООН. Развернутая через переулки колючая проволока, противотанковые ежи на перекрестках, обилие людей в военной форме, бросающих недобрые взгляды на нервно проскакивающих то тут, то там гражданских — город и впрямь будто оказался на военном положении. Синдзи уже давно заметил, как Токио-3 мрачнел в тяжком ожидании своей судьбы, как накрывались тенью его белоснежные здания, а в гигантских зеркальных окнах высоток отражалось лишь холодное свинцовое небо, но беспокойство у него вызывали лишь растения — те проросшие сквозь асфальт и бетон кустарники, деревья и цветы, что сейчас страдали от недостатка солнечного света и гибли под лязгающими гусеницами танков. Все прочее шло своим чередом и вряд ли было способно вызвать у него хоть какой-то интерес.
Разойдясь у лифта с врачами, которые бегом помчались с Мари на каталках в сторону отделения интенсивной терапии, Синдзи отправился в кабинет доктора Акаги, уже предчувствуя неприятные вести — столь тяжело и неспокойно звучал ее голос по телефону. Каждый шаг, приближающий его к кабинету Рицко, отзывался все растущей тревогой в душе, потому что разум с издевательски очевидной прямотой уже приучил его к неизбежным проблемам — особенно под конец пути, когда, кажется, ничто не сможет помешать.
— Синдзи… — поприветствовала его женщина после невыносимо долгого молчания, когда он появился в двери, словно не узнав или, скорее, пытаясь подобрать слова. — Как ты добрался?..
— Акаги-сан, — одернул ее тот категоричным тоном. — Я уже понял по вашим словам, что произошло что-то важное. Давайте к делу.
— К делу… к делу…
За рассеянным усталым голосом будто промелькнула бездна отрешенности, абсолютного изнеможения и апатии, что подмяло под собой не выдержавшую тяжесть груза надломленную душу, а в глазах сверкнул холодный бесцветный огонек безразличия к жизни, к своей судьбе и будущему. Женщина, скрыв воспаленный, будто бы заплаканный, но совершенно сухой взгляд ладонью, тяжело и отрешенно выдохнула, затем поднялась и чуть приглушенно, кажется, даже виновато произнесла:
— Хорошо. Ты прав. Лучше тебе увидеть самому.
Поднявшись, она спешно двинулась к выходу, как показалось Синдзи, чуть нервозно стараясь избегать взгляда в его сторону, однако ему не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ней. Женщина больше не промолвила ни слова, однако и без ее объяснений на сердце навалилась тяжелая тревожная тоска, словно то уже заранее готовилось к встрече с чем-то неприятным или скверным. Словно противное копошение зародилось в его душе, ощущение, схожее со смутным озарением, которое никак не могло сформироваться в четкую мысль и тем самым мучило своей неясностью. И чем дальше шел Синдзи за доктором, тем ощутимее и четче становилось это чувство, с насмешкой уводящее его от уже сложившейся догадки.
Они шли не очень долго — через главный коридор госпиталя в отделение реабилитации к палатам приемного покоя, до боли ему знакомым. Не раз он пробуждался здесь после тяжелых и изматывающих битв в окружении стерильных стен и больничных принадлежностей. Сейчас же Синдзи быстрым шагом следовал за Рицко вдоль кажущегося ледяным коридора мимо бесконечно длинного ряда однотипных дверей, редко встречающихся врачей, стоек с хирургическими приборами и пустующих скамеек, пока они не остановились возле ничем не примечательной палаты. Акаги замерла напротив двери, что-то с тяжестью на лице обдумывая, а затем, вздохнув, запустила руки в карманы халата и тихо произнесла:
— Это здесь. Можешь заходить.
А затем, качнувшись, будто намереваясь открыть дверь, но передумав, она без оглядки на Синдзи развернулась и, не оборачиваясь, направилась обратно по коридору, бросив из-за спины:
— Если у тебя возникнут вопросы, я буду ждать тебя в своем кабинете.
Ее шаги затихли где-то в конце коридора, когда Синдзи, ощутив неприятное покалывание мурашек на спине, отворил дверь. Он знал, что увидит там — покрывшись ледяным потом и обнаружив на койке молодую девушку, он уже понял, что подсознательно ожидал ее увидеть. На белоснежно чистой простыне, накрыв одеялом нижнюю половину тела, полулежа расположилась Аянами Рей. Живая. Невредимая. Чистая, словно умытый ранним утренним дождичком цветок. Источающая освежающе прохладное нежно-голубое сияние из-за люминесцентного освещения палаты. И абсолютно бесстрастная, безэмоциональная, ледяная, взирающая куда-то в стену сухим колюче-красным взглядом.
Синдзи вздрогнул. Он вспомнил, что это уже было. Он вспомнил первый взгляд Рей — не тот, когда он занял ее место в Еве, чтобы не позволить истерзанной и мучительно стонущей от боли девушке страдать еще больше, а тот, которым она одарила его после. Попав в ее квартиру, рухнув на нее сверху, ощутив ее нежную мягкую грудь в своей руке, именно тогда Синдзи впервые ощутил на себе столь ледяной и жуткий океан равнодушия и бесчувственности во взгляде, а после, завязав наконец-то разговор и тут же получив пощечину, — разрывающую, колючую бездну обиды и неприязни.
Сейчас Рей смотрела в стену так же. Отстраненно, бездушно, сухо и жестко, с непривычной для нее решительностью, будто алое пламя в ее глазах сделалось разъедающей сердце кислотой. Той милой и хрупкой девушки, слабой и сильной одновременно, потерянной и не знающей сердечной теплоты, той чувственной и манящей девушки, что исступленно и сладостно стонала в его ласке, что беззвучно плакала в его руках, разрываемая проникающим членом, что тяжело дышала от переполняющей ее страсти и безропотно выдержала все побои, больше не было. Эта Аянами Рей напоминала ту лишь внешностью. Она была другой, чужой, враждебной.
Глаза девушки дрогнули и медленно повернулись в сторону Синдзи. Ее лицо не шелохнулось, но тому показалось, он был готов поклясться в этом, что она улыбнулась одним взглядом — коварно, ехидно, презрительно. Она
