Клодин на «Коачеллу».
– Значит, теперь твоя мать ненавидит меня? – спросила Анна со всей серьезностью. Она едва могла сдержать разочарование от того, как прошла их встреча. – Как печально. Мне казалось, Женевьева – последняя, кто станет винить меня за ошибки.
Вронскому не понравилось, что Анна косвенно упоминала о прошлом его матери, это казалось ниже ее достоинства, но он решил, что девушка имеет полное право огорчаться из-за желания Женевьевы расстроить их отношения. Он не забыл, что сказала Анна, когда они виделись в последний раз, в тот день, когда появилась Кимми и подлила масла в огонь неуверенности его возлюбленной.
Анна заявила, что хочет верить ему, когда он признался ей, что она отличается от всех других девушек, которые у него были, а потом клялся на коленях, что она – единственная и неповторимая.
– Прошу, – умолял тогда Вронский. – Это настоящая пытка – не видеть тебя. Разве мы не можем сосредоточиться на настоящем? Сейчас ты здесь. Мы вместе. Я не хочу терять ни секунды. Я люблю тебя, Анна.
Это был первый раз, когда Вронский сказал ей о своих чувствах непредвзято и прямо. Здесь, на борту самолета, он тоже мог говорить о своей любви, но предпочел бы, чтобы на него не оказывали никакого давления. Что ж, теперь слишком поздно.
Пусть она поймет, что она значит для него. Нужно снова сказать ей правду.
– Я очень люблю тебя, Анна, я чертовски сильно тебя люблю, – повторял он.
Анна улыбнулась.
– Вот и хорошо, Алексей, – ответила она. – Ведь если я еще раз увижу, как ты смотришь на прелести Клодин, то убью тебя и похороню в неглубокой могиле в пустыне.
Он рассмеялся, удивившись внезапной смене настроения Анны, а еще тем, что она не вернула ему слово на букву Л. Он знал, что не заслуживает этого, учитывая ситуацию, все равно хотел бы услышать что-то обнадеживающее.
– Ты прощаешь меня? – спросил он.
– Пока нечего прощать. Ты еще не провинился, – ответила Анна. Она посмотрела в иллюминатор и протянула Вронскому руку. – Надо поскорее доставить тебя в Калифорнию. Ты отчаянно нуждаешься в загаре.
Сидя в передней части самолета, Беатрис следила за кузеном. Она лишь покачала головой, когда он уютно устроился рядом с Анной на сшитом вручную итальянском кожаном сидении.
XXII
Полет оказался для Анны и Алексея настоящей пыткой. Они держались за руки и шептались друг с другом (теперь они уже переместились в переднюю часть самолета), не обращая внимания на остальных, хотя тусовка была в самом разгаре. Сейчас все играли в пьяную версию «Трахни, женись, убей», называя имена тех знаменитостей, которые, как сообщалось, были на пути в Калифорнию, собираясь посетить «Коачеллу».
Не удержавшись, Вронский стал целовать Анну, и вскоре они сжимали друг друга в горячих, крепких объятиях, от которых кресла качались так, что присутствующие теперь не могли это игнорировать.
– Ради всего святого! – крикнула Беатрис. – Уединитесь уже, вы двое!
Анне не нужно было повторять дважды. Она встала, протянув руку Алексею, который отчаянно вцепился в нее, и молодые люди пошли по центральному проходу в хвост самолета, где имелась просторная спальня с калифорнийской королевской кроватью. Анну не волновало, как это выглядит (однако она избегала смотреть на брата), и она улыбнулась, когда все размеренно зааплодировали в знак одобрения. Впервые в жизни она была независимой девушкой.
В прекрасно обставленной спальне Анна заперла дверцу и велела Вронскому раздеться. Он подчинился, а она медленно выскользнула из собственной одежды и встала вне пределов его досягаемости. Когда он дотронулся до себя, она приказала ему остановиться, сказав, что единственный, кому позволено трогать его – это она. Затем она взобралась на постель и дразнила юношу до тех пор, пока он не закричал, умоляя о большем. Она чувствовала себя могущественной и свободной. Исчезли страхи, что их страсть угасла за время разлуки. Если уж на то пошло, теперь она еще сильнее восхищалась красивым мальчиком, который лежал перед ней обнаженным.
Она заставила себя действовать медленно, желая, чтобы это длилось как можно дольше, принося тщательно выверенную дозу мучений в жертву тем богам, благодаря которым они встретились, поцеловались, переспали втайне, и которые посчитали необходимым разлучить их, дабы они могли исправить глупые (или распутные) ошибки и опомниться, воссоединившись должным образом, как двое, принадлежавшие друг другу, когда ничто не стоит у них на пути.
Когда он вошел в нее, она отказалась позволять ему двигаться. Анна утопила свое лицо в его шее, шепча, что хочет вести в этом танце. Она начала покачивать над ним бедрами и почувствовала, как он задыхается под ней.
– Алексей, мой Алексей, – шептала она с улыбкой. Она уже была на пике возбуждения и хотела скатиться с водопада одновременно с ним. – Сейчас, сейчас, сейчас! – выкрикивала она.
– О боже, я люблю тебя, Анна, только тебя! – кричал он, когда они кончили вместе. Он представил себе, будто самолет падает, и предпочел бы принять смерть в этот миг блаженства в сплетении с любимой девушкой, а не умереть в одиночестве в отдаленном будущем.
Следующий час они пролежали в объятиях друг друга, купаясь в экстазе новой совместной жизни. Анна сказала, что не собирается быть его девушкой, поскольку какое-то время ей нужно побыть одной. Она добавила, что, кроме него, ей никто неинтересен, а если Алексея тянет к кому-то еще, помимо нее, что ж, в таком случае ему не повезло. Вронский рассмеялся и с готовностью согласился на ее условия. Теперь они были вместе, и лишь это действительно имело значение. Ему не нужно навешивать на нее ярлыки. Она не принадлежала ему, и он не мог владеть ею. И он с радостью трудился бы каждый день над тем, чтобы заслужить ее любовь, если бы таковое потребовалось.
Они снова занялись любовью и уснули, убаюканные ревом моторов, и спали до тех пор, пока самолет не приземлился в международном аэропорту Палм-Спрингс в Калифорнии.
Анна и Вронский быстро оделись и решили уйти из спальни, как будто ничего не было.
Очутившись в салоне, Анна обнаружила, что все пристегнуты ремнями безопасности и молча уткнулись в телефоны. Даже несмотря на то, что она стыдилась смотреть на старшего брата после только что происшедшего, она оказалась удивлена, поймав взгляд Стивена: его лицо превратилось в маску чистой ярости.
– Стивен? – спросила она, почувствовав испуг. – Что не так?
Стивен отстегнул ремень безопасности и через несколько секунд оказался в проходе. Он оттолкнул сестру и схватил Вронского за рубашку, лицо брата покраснело от ярости.
– Ты – гребаный урод! – закричал он.
Анна
