поверхности. Но слова благодарности жителей Зимнего Солнца и обещания помочь в ответ в случае чего падали в сердце, как в бездонный колодец, не принося радости.
Эти добрые люди не могут ему помочь. Хотя, конечно, очень стараются.
В какой-то момент уворачиваться от сердобольных старушек, пытающихся накормить одинокого молодого человека собственной стряпней, стало сложно, потому что их количество возрастало с пугающей скоростью. Поразмыслив немного, Ланн решил, что и ему самому стоит умерить пыл, потому что здесь никакое добро не остается безнаказанным.
Ввалившись домой в обнимку с очередным пирогом, Ланн поставил его на стол и наградил уничтожающим взглядом единственного глаза, который способен хоть как-то выражать недовольство. Желтый глаз рептилии смотрел на все одинаково равнодушно.
— Я разберусь с тобой позже, — ткнув в пирог когтистым пальцем, со зловещим присвистом прошипел Ланн. — Я таких, как ты, на завтрак ем.
Бросив еще один ненавидящий взгляд на выпечку, он собрался уже отправиться спать, но заметил на столе кожаный мешочек.
Деньги? Ну это уже ни в какие ворота! Надо найти того, кто их оставил и вернуть обратно. И двери начать закрывать.
Шнурок, скрепляющий края кошелька, оказался завязан слабо, и стоило взять мешок в руки, наружу посыпались белые камешки. Восемнадцать штук. Ланн знал это не потому, что успел пересчитать их в полете, а потому, что сам их собирал и обрабатывал много лет назад. Отскочив от стола, бусины покатились по полу, обгоняя друг друга, но одна из них вдруг столкнулась с невидимой преградой и покатилась обратно. Из пустоты послышался вздох настолько тяжелый, что, услышав его, даже великомученик устыдился бы ничтожности собственных страданий.
Скинув капюшон маскировочного плаща и опустившись на колено, Сайдири принялась собирать бусины одну за одной. Ланн смотрел на нее, не в силах пошевелиться.
— Я все думаю, — пытаясь заполнить неловкую паузу, проговорила она, — вряд ли у вас под землей были сверла или какие-то сложные инструменты, а порода твердая… Как это сделано?
Ланн моргнул раз, другой и почувствовал, как волна стыда, которую ему удалось худо-бедно задавить в последние дни, поднимается из глубин сознания и накатывает снова. Почему она здесь? Как смотреть ей в глаза? И, самое главное: она что, видела, как он пытается запугать пирог?
— Когда отец заболел, я не отходил далеко от дома, так что у меня было очень много свободного времени, — он сглотнул и повернулся к столу, чтобы собрать остальные. — И ржавый гвоздь.
И отчаяние.
Если бы не Венду, которая то и дело подбрасывала ему еды, возвращаясь с охоты, он бы тоже долго не протянул. «Сам ешь, дурак! — шипела она, когда Ланн отправлялся в палатку, чтобы разделить еду с отцом. — Старик со дня на день хвост отбросит, а ты нам пригодишься!» Самое отвратительное, что отец был с ней согласен — его и так было сложно кормить, а против воли и вовсе невозможно.
Для тонкой работы вроде сбора мелких предметов годилась только одна рука — человеческая, из когтистой лапы бусины выскальзывали и приходилось все начинать сначала. То, что Сайдири подошла ближе, он скорее почувствовал, чем услышал.
— Я видела твое лицо, когда гробокопатели их достали — ты напал на них из-за этого. Я подумала, что они важны для тебя, поэтому принесла. Я ведь не прогадала?
Прогадала. Четки не нужны ему сами по себе — они лишь напоминают о счастливых днях, или о не слишком счастливых, но драгоценных. Его собственные четки лежат где-то на дне разлома рядом с тем, что осталось от солнца его жизни, если осталось хоть что-то… Как только Ланн увидел ее снова, он забыл о них и не вспоминал до сегодняшнего дня. Но если он ее снова потеряет, наверное, хорошо, если у него будут хотя бы они.
— Спасибо, а… — он запнулся, когда Сайдири взяла его чешуйчатую ладонь, в которую он складывал бусины, и высыпала туда те, что подобрала сама. — Это же не единственная причина… по которой ты здесь?
Проклятье, говорить было бы гораздо проще, если бы она сразу же отпустила его! Но она все еще стоит слишком близко и держит его за руку слишком осторожно, и он точно знает, что она смотрит на него, хотя сам не в состоянии поднять глаза.
— Я соскучилась по твоей болтовне.
И это было бы то, что он хотел услышать уже очень давно, если бы не отчетливая ирония в голосе. И если бы он не помнил от пяти до десяти случаев, когда она говорила «Пожалуйста, заткнись!» и вздыхала с облегчением, когда он это делал. Но Ланн улыбнулся все равно — притвориться веселым проще, чем объяснить, почему тебе грустно.
— Ты пожалеешь об этих словах очень скоро, — фыркнул он и наконец посмотрел на нее. Сайдири выглядела усталой, впрочем, как всегда. Но вот только на этот раз она выглядит усталой потому, что потратила десять дней, чтобы принести ему эту вещь. Неужели он настолько… важен? О, Боги, иногда половины улыбки так мало! — Буквально через раз… два…
— Можно мне кое-что сказать, пока тебя не понесло?
— Попробуй, но я не могу ничего обещать, потому что у меня очень долго не было повода подшутить над человеком, который меня недооценивает, потому что ты единственный такой человек на несколько миль в округе, — он сделал небольшую паузу, чтобы набрать воздуха в грудь и с сожалением отметил, как она отпустила его ладонь и, сложив руки на груди, выжидательно на него уставилась. — Ну, или медведь, это с какой стороны посмотреть… Не то чтобы я, конечно, очень хотел смотреть на тебя с медвежьей стороны, наверное, это невежливо, но откуда мне знать, я не так уж часто разговариваю с кем-то вроде тебя и… Ладно, я молчу. Что ты хотела сказать?
Сайдири развернулась, села за стол и принялась вытягивать шнурок из кошелька, в котором принесла четки.
— Не так уж много, — проговорила она, растягивая веревку между пальцами и проверяя на прочность. — Ты был прав, я переоцениваю свои силы и не справляюсь одна. Помоги мне.
— Помоги мне, Ланн, — назидательно подняв палец вверх, напомнил он.
Уронив руки на стол, Сайдири поджала губы.
— Да что ты имеешь против моего имени? — сев напротив, он протянул к ней руку и осторожно раскрыл ладонь. — Вы с тем мертвым парнем были близки?
— Нет, он сказал, я нравлюсь ему
