не больше, чем прочим.
Эй, он ничего подобного не…
А, ну да, он так и сказал. Но его будущая жена в это ни секунды не верила! Поначалу он отчаянно пытался убедить всех и в первую очередь ее в том, что ничего особенного не происходит и он вовсе не влюблен в командора по самый кончик своего единственного уха. Ну что же, видимо, тому мертвому парню это удалось.
Спасибо, Ланн! Ты такой классный парень, Ланн!
— Тогда что не так?
— Люди обычно не хвастаются такими вещами, но если ты настаиваешь, — усмехнувшись, она взяла одну из бусин с его руки и продела в нее шнурок. — Я покинула Кадиру не просто так…
Сайдири была боевым командиром задолго до того, как пришла в Мендев, вот только командовала она не регулярной армией, а бандой озлобленных подростков. Они росли вместе, тренировались вместе, сражались вместе и вместе умирали. Те, кому повезло дожить до семнадцати весен, превратились в небольшую армию и стали угрожать прочим. Они были молоды, алчны и смелы. Но в один далеко не прекрасный день они проиграли свою войну.
— Их перерезали одновременно в разных концах города, — нанизывая одну бусину за другой говорила она. — Куда бы я ни бежала в тот день — всюду опаздывала. Будь у меня десятки рук — не дотянулась бы.
Ланн вздрогнул, точно от холода. Она никогда не рассказывала, но…
…И десятки призрачных отпечатков ее руки, каждый в своем положении, замерли в воздухе на мгновение, а затем последовали за оригиналом. Сайдири сделала шаг назад, и десятки копий ее тела и лица остались на месте…
— Список имен, которые мне сложно произносить, очень длинный, — не поднимая глаз, проговорила она, — и твое далеко не в начале.
В Кадире говорят: «Человек живет и умирает ради чести». Сайдири должна была остаться и мстить, но стоя над трупами в последнем убежище, решила, что смертей достаточно. Калистрия не коснулась ее сердца мстительным огнем, Сарэнрей не даровала прощения — она оставила богов задолго до этого дня, и боги оставили ее тоже.
Не отрывая взгляда от ее посеревшего лица, Ланн сидел напротив и проклинал себя за то, что никогда не был достаточно настойчив, расспрашивая ее о прошлом. Жена рассказывала ему о родине, об отце и о матери, о братьях и сестрах, но они не были ее настоящей семьей, поэтому он и не смог добиться от них ничего, когда пришел к ее дому. И он никогда не задумывался о том, с какой стати при живой семье ей понадобилось научиться резать людей, как скот. Все, что она ему говорила, было легким, веселым и ярким, как она сама: как грохочут барабаны, прославляя падишаха, как ярки звезды в пустыне, как легки паруса кораблей, рассекающих песок, как холодна имперская сталь… Обратную сторону монеты она всегда держала при себе и повернула ее лишь раз — в Бездне, но и тогда не говорила о себе.
— Сейчас большинство тех, кому я должна мстить, уже мертвы. Век преступника недолог — банды пожирают друг друга непрерывно. Единственное, чего жаль, так это моих людей, — она поджала губы, — но в Язве я потеряла больше. Если бы я могла…
— Спасти всех?
Ланн знал одну леди-командора, которая думала так. Она закончила на дне разлома.
Или начала. С Извечными никогда не знаешь точно…
На самом деле Ланн не знал, почему она сказала «Да». Он надеялся на чудо и чудо произошло — лучшая женщина на свете согласилась стать его женой. То есть она определенно любит его, у него теперь есть возможность убедиться в этом буквально каждую ночь, но он никогда не думал, что кто-то вроде нее захочет связать свою жизнь хоть с кем-то. Он был более чем готов услышать в ответ на свое предложение что-то вроде: «Ну это ты, конечно, хватил. Для того, чтобы хорошо проводить время в постели, кольца не нужны, а если нужны, то не такие…»
Но она сказала «Да», и это даже не шутка. Удивился не только Ланн, удивился весь Дрезен.
И это не так хорошо, как звучит.
Хороший слух вообще-то отличная вещь! Например, когда в полной темноте пытаешься не попасть неизвестной твари на зуб. Но когда живешь среди большого количества людей, крайне заинтересованных в личности твоей избранницы, он становится проклятием. Так что Ланн слышит все: и предположения о том, что он поймал ее еще под Канебресом, а потом она просто привыкла, и о том, что полуящеры, знаете ли, могут в постели предложить в два раза больше человеческих мужчин, и о том, что этот союз — самая убойная шутка леди-командора, и не продлится дольше, чем будет казаться ей забавным… и много, много чего еще.
Лаская ее ночью, он об этом забывает, в постели нет никого, кроме них двоих, но наступает день и из спальни приходится выходить навстречу миру, в котором для парня вроде него ничего так и не изменилось.
Глупо думать, что только его внимание привлекает эта яркая, красивая женщина с глазами черными как ночь. Даже если она не снимает платок, разговаривая с каким-нибудь офицером, обаяние захватывает его в считанные секунды — и он улыбается, и распрямляет спину, пытаясь выглядеть лучше, и подходит ближе, чем следует… Не замечая, конечно, стоящего в двух шагах полуящера, готового шипеть на каждого, кто посмотрит на его жену… так же, как он сам.
Ланн мог бы, наверное, поговорить с ней об этом, но что бы он сказал? Смотри только на меня? Говори только со мной? Это просто глупо.
Ревность — это для неуверенных в себе слабаков. Он никогда не позволит ей узнать, что она взяла в мужья одного из них.
Сайдири никогда не пыталась сделать его кем-то, кем он не являлся: не дарила богатых одежд, не прививала подобающих манер, да и едва ли она сама их знала. Танцуя в вихре ярких красок на очередной пирушке, она никогда не ожидала, что он присоединится к ней — ей было достаточно, что он обнимет ее, когда музыка стихнет. Для нее он и так достаточно хорош — и это делает его жизнь гораздо проще.
— Не хочу спать, — тряхнув кудрями под сбившимся платком, проговорила она и потянула его к выходу из таверны, — пойдем, посмотрим
