сказала Лола. – Когда приходится попотеть, ты думаешь об этом человеке и будто бы стараешься ради него. Вчера, когда я стояла в позе танцора и думала, что позвоночник вот-вот переломится, я просто закрыла глаза и представила, как Макс идет к тебе домой.
– Спасибо, только это не сработало.
Я натянула на нас диванное покрывало. В квартире у Лолы всегда держалась особая, непостижимая температура, как в доме с распахнутыми окнами и включенным на полную мощность отоплением.
– Возможно, тебе не понравится такое предположение, – сказала она неуверенно, поглаживая мои собранные в хвост волосы, – но что, если он умер?..
– Я думала об этом.
– Давай его отследим, – предложила она, усаживаясь. – Перевоплотимся в мисс Марпл. Господи, обожаю эту часть!
– Какую часть?
– Пытаться выяснить, жив или умер человек, который тебя игнорирует. – Она взяла свой ноутбук. – Какой у него ник в «Инстаграме»?
– Его нет в «Инстаграме».
– Хорошо, тогда фамилия.
Лола открыла «Фейсбук».
– Макс Редмонд.
Она ввела имя в строку поиска. Появился подросток из Дербишира, гордо сжимающий в руке кружку с изображением Чубакки, и пожилой мужчина из Айдахо, с голым торсом и в бандане.
– Один из них?
– Нет.
– Ох.
– Вряд ли он есть в «Фейсбуке». Да и в остальных соцсетях тоже.
– Хорошо, а как насчет ватсапа? Как вы общаетесь друг с другом?
– Просто переписываемся.
– Ага! – Лола высоко подняла палец с ярко-оранжевым ногтем. – Значит, он точно есть в каком-нибудь мессенджере, и мы узнаем, когда он в последний раз выходил в Сеть. – Она набрала номер Макса в своем телефоне, открыла два приложения для обмена сообщениями и нахмурилась, глядя на экран. – Странно. Его нет ни в одном.
– Он вроде хиппи, – сказала я, ненавидя себя за то, что вторю его же словам.
– Да, но там есть почти все, кого я знаю. Даже моя бабушка.
– Какие еще варианты?
– Дай мне свой телефон, – сказала она.
Лола зашла в магазин приложений и скачала «Линкс» – я удалила его около месяца назад за ненадобностью. Он лишь занимал место в памяти телефона и время от времени оповещал о лайках от некрасивых мужчин с профессиями, которые мне ни о чем не говорили, например «поведение бренда». Лола вернула телефон, и я вошла в свой профиль.
– Пролистай вниз и найди вашу переписку. Мы заглянем на его страничку и посмотрим, когда она в последний раз обновлялась.
Я прокрутила список потенциальных совпадений, которые бессмысленно там болтались, заключенные в крионический лед, – мертвые, но прекрасно сохранившиеся и готовые к возрождению.
– Его здесь нет. Он исчез. Что это значит?
– Значит, он либо удалил приложение и свой профиль… – сказала Лола, теребя жемчужный кафф, украшающий ее ухо наподобие миниатюрной диадемы.
– Либо…
– Он удалил тебя из совпадений.
Я отложила телефон и уставилась на фоторамку с портретом Лолы, стилизованным под шелкографию Уорхола.
– Думаю, он уже это делал, – сказала я.
– С чего ты взяла?
– Он приложил все усилия, чтобы стать максимально неуловимым. Иначе зачем скрываться? Это стратегия. Макс не хочет, чтобы женщины знали, где он или что делает после исчезновения.
– Звучит неубедительно. К тому же тебе известно, где он живет и работает. Едва ли это полное исчезновение.
– Да, но он прекрасно знает, что я не пойду за ответом к нему домой или на работу. Там он в безопасности. Я не стану так унижаться. Он знает, что мне не захочется выставлять себя помешанной. Я буду молчать из боязни прослыть чокнутой. Вместо этого я просто чокнусь в неведении.
– Хочешь бокал вина?
– Как ты это терпишь десять лет, Лола?
– Как насчет «Риохи»?
– Сейчас одиннадцать утра.
– У нас чрезвычайная ситуация.
Лола встала и подошла к кухонному столу, чтобы взять бутылку с винной стойки.
– Эта забава только для мужчин, – сказала я.
– Что именно?
– Ходить на свидания, когда тебе за тридцать. Все в их руках. У нас нет никакой власти.
– Давай обойдемся без политики.
– Нет, правда, – сказала я. – Если ты женщина в возрасте за тридцать и хочешь семью, будь добра потакать желаниям чокнутых мужиков. Они устанавливают правила, а мы просто должны им следовать. Нам нельзя высказывать желания или недовольства, потому что бомба под отношениями взорвется, если ты поведешь себя слишком настойчиво.
Лола налила вино в два широких стакана.
– Ты не была настойчивой.
– Конечно, нет! Он сам на первом свидании заявил, что хочет на мне жениться. Представляешь, если бы женщина сказала это на первом свидании? Он бы сообщил в полицию. Зачем он так сказал? Почему только он имеет право сначала признаться в любви, а потом загостить меня?
– Как показывает опыт, именно тогда гостинг наиболее вероятен.
– Но почему?
– Хорошо, вот моя теория, – ответила Лола, откинувшись на гору велюровых диванных подушек, довольная тем, что ее докторская степень в области свиданий наконец-то пригодилась. – Мужчины нашего поколения часто пропадают, как только слышат от женщины в ответ «Я тебя люблю». Для них это равносильно окончанию игры. Они – первое поколение, воспитанное на «Плейстейшен» и «Гейм Бой», у них не развивали чувство чести и долга в подростковом возрасте, как у наших отцов. Игровые приставки заменили им родителей. Их учили проходить игру до конца, а затем начинать следующий уровень, менять игроков или пробовать новую игру. Им постоянно нужна максимальная стимуляция. Для многих мужчин-миллениалов фраза «Я тебя люблю» в отношениях – эквивалент семнадцатого уровня в «Расхитительнице гробниц-2».
Я сделала большой глоток вина – послевкусие от зубной пасты придало ему неприятный вяжущий финиш. Я вспомнила о часах, проведенных в нашей с Джо квартире, и о постоянном фоновом шуме его футбольной видеоигры за стеной в гостиной с задернутыми шторами. Я подумала об отключке Марка в шкафу, в луже мочи, в то время как его жена кормила грудью их новорожденного ребенка в одинокой предрассветной тишине. Я вообразила, как Макс играл со мной в прятки, подглядывал через щелку в стене и хихикал над моей неосведомленностью в игре, невольной участницей которой я стала. Я представила, как все эти тридцатилетние мужчины – внешне взрослые, с залысинами и первыми симптомами геморроя – бегают по детской комнате, хватают и бросают женщин, жен и младенцев из переполненного сундука с игрушками.
– Может, поговорим о чем-нибудь другом? – предложила я. – О чем угодно.
– Конечно, – согласилась Лола, ободряюще пожимая мне колено. – Знаешь, если мои секущиеся кончики станут еще хуже, я брошусь в Темзу.
– Лола.
– Что?
– Хватит уже постоянно думать о секущихся кончиках. Они что, круглый год занимают твои мысли?
– Да, – ответила она, удерживая прядь волос двумя пальцами и внимательно ее изучая. – Я думаю о своих секущихся кончиках примерно тридцать восемь минут каждый день, в основном по дороге на работу.
– Почему мы до сих пор так живем? – спросила я, залпом допивая остатки вина. – Ждем, пока мужчины нам позвонят, и изучаем собственные волосы, как книгу. Мне тоскливо быть женщиной. Разве это правильно?
– Ради бога, Нина. Дело не в женщинах. Большинство людей одержимы собой независимо от пола, хотя и делают вид, что одноразовый пластик волнует их куда больше, чем собственные секущиеся кончики. Я вот не боюсь признаться. Это и есть феминизм, – заключила она, будто ведущая из телешоу.
Я наклонилась, уткнулась лицом в ладони и закрыла глаза. Лола в качестве утешения стала перебирать мои волосы.
– Знаю, тебе сейчас паршиво, – сказала она. – Но поверь: ты не пройдешь.
– В каком смысле?
– Ты не пройдешь, – повторила она с загадочной улыбкой.
– Куда?
– Так всегда говорила мама, когда мне бывало грустно. То есть однажды это закончится, и ты снова станешь счастливой.
– «И это пройдет».
– Да, именно так и будет.
– Нет, так нужно говорить.
– Разве? Тогда откуда я знаю пословицу «Ты не пройдешь»?
– Это не пословица, а фраза Гэндальфа из «Властелина колец».
– Точно! – Лола щелкнула пальцами, как будто доказывая свою правоту.
– Ты меня очень утешила, – сказала я, похлопывая ее по руке. – Спасибо.
Выйдя от Лолы ближе к вечеру и страдая непривычным похмельем от утренних возлияний, я собиралась прийти домой, выключить телефон и сразу же лечь спать. По дороге к станции метро на экране мобильника высветилось слово, которого в последнее время я боялась
