больше всего: ДОМ.
– Привет, мам.
– Привет, Нина-Бина. Как дела?
– Отлично. А у тебя?
– Нормально. Скажи, папа тебе сегодня звонил?
– Нет, а что?
– Он пропал.
– Когда?
– Утром.
– Во сколько?
– Около шести. Я услышала, как хлопнула дверь, и подумала, что он просто хочет побродить по саду, поэтому не пошла за ним.
– Зачем ему выходить в сад в такой холод и темень? Почему ты его не остановила?!
– Именно ПОЭТОМУ я не хотела тебе звонить! – пронзительно выкрикнула мама. Я услышала, как она говорит с кем-то в комнате, и смогла разобрать несколько резких слов: «Нина», «пробую», «с какой стати» и «имеет наглость».
– Мам, – сказала я, пытаясь завладеть ее вниманием. – Мам. МАМА.
– ЧТО? – взревела она.
– Я сейчас же сажусь в поезд и еду к вам.
Дверь открыла Глория. На ней была серая толстовка на молнии, украшенная бабочками из страз. Ее чересчур пышный бордовый боб гладкостью и округлостью напоминал плод каштана. Она одарила меня улыбкой – неуместно широкой, учитывая обстоятельства моего визита. Глория принадлежала к тем несносным женщинам, которые вечно вмешиваются в щекотливые семейные ситуации. Когда я была в трудном и ершистом подростковом возрасте, она постоянно обитала у нас дома, вынюхивая подробности, словно репортер желтой прессы. В свои шестьдесят с хвостиком она все еще вела себя как школьница: не могла жить без сплетен, фанатично впитывала и распространяла новости о чрезвычайных происшествиях и непонятно зачем упорно считала себя маминой «лучшей подругой», словно они были одиннадцатиклассницами с одинаковыми татуировками, нарисованными маркером.
– Нина! – воскликнула она, протягивая руки и неохотно заключая меня в объятия. – Как ты?
– Беспокоюсь о папе, – сказала я, хотя это и так было очевидно.
– Ох, и мы тоже…
– Где мама?
– Съешь бейгл с пастой?
– Нет, спасибо. Где мама?
– Мэнди на кухне.
– Ее зовут не Мэнди.
– Ее зовут так, как она хочет, милая. Мэнди имеет право выражать себя как пожелает, и если ей необходимо новое имя, мы не вправе ей указывать, кем быть.
Очевидно, она провела с мамой не один час за чашечкой быстрорастворимого капучино, перемывая мне кости из-за «проблемы с Мэнди» и накачивая ее цитатами какого-нибудь лайф-коуча.
Я прошла в гостиную. Мама сидела в углу дивана с кружкой в одной руке и разглядывала кутикулы на другой.
– Ты вызвала полицию?
– Конечно, я вызвала полицию.
– Рассказала им о папином состоянии?
– Да.
– И его уже ищут?
– Да, начали незамедлительно. Сейчас проверяют все больницы, а затем, если он так и не объявится, просмотрят записи с камер видеонаблюдения.
– Хорошо, – сказала я, садясь на противоположный конец дивана. – Отлично.
– Вовсе нет. Ты винишь во всем меня.
– Нет, мам, я тебя не виню. Просто ты застала меня врасплох.
Вошла Глория.
– Ну что? – спросила она.
– Ничего, – отрезала я.
– Я как раз говорила Нине, что она взвалила на меня всю ответственность за исчезновение Билла.
– Это просто несчастный случай, твоя мама не сделала ничего плохого.
– Я лишь пытаюсь сказать, Глория, – начала я, медленно выдыхая, – что нам нужно быть внимательнее к папе. Его состояние ухудшается. Мы не можем делать вид, будто ничего не происходит, как бы нам этого ни хотелось. Думаю, мы наконец получили сигнал, что пора что-то менять.
Мама тупо смотрела вперед, на черный экран телевизора.
– Сколько времени потрачено впустую, – сказала она.
– Ты о чем? – спросила я.
– Все можно заморозить, все можно заморозить, – проворковала Глория. Она повернулась ко мне и заговорила тихим голосом, как будто мама не могла услышать: – Твоя мама должна была вечером проводить собрание «Книгоголиков». Ждали большую компанию, и она уже купила закуски.
– Ясно. Итак, где вы на данный момент искали? – спросила я, не обращая внимания на Глорию. – Ты обзвонила его друзей в этом районе?
– Да, все в курсе, – ответила мама.
– А что насчет гольф-клуба? Может, он там…
– Мы сходили, – вмешалась Глория. – Первым делом. Его там не было, но все в курсе, что его ищут.
– О чем вы в последний раз говорили? Вспомни, прошлой ночью?..
– Мы поспорили. И, пожалуйста, не обвиняй меня, ты понятия не имеешь, что здесь творится, Нина.
– О чем был спор?
– А-р-р-р-гх, – прорычала мама, закрывая глаза и качая головой. – Он разбудил меня стуком посреди ночи, когда перетаскивал сюда стулья из кухни и расставлял в круг.
– Зачем он это делал?
– Сказал, что утром у него собрание персонала.
– Что ты ответила?
– Я вышла из себя, заявила, что он на пенсии уже пятнадцать лет и больше не проводит собраний сотрудников.
– А он?
– Очень расстроился. Мы так долго препирались, Нина, честное слово, я думала, мы задушим друг друга.
– Ты звонила в школу Элстри? – спросила я.
– Вряд ли он там.
– Это последняя школа, где он преподавал. Может, он забыл, что на пенсии, встал пораньше и пошел на работу. Позвони в Элстри.
– Сегодня суббота.
– И все-таки стоит попробовать. Он взял с собой телефон?
– Нет, только бумажник.
– Хорошо, значит, он мог поехать на автобусе или метро. Или даже на такси.
В поисках тихого уголка я поднялась к себе в спальню, села на ковер, закрыла глаза и попыталась представить, что могло заставить папу встать с постели, одеться и уйти из дома до восхода солнца. Я прислонилась спиной к кровати и скрестила ноги. Всякий раз в трудную минуту я оказывалась на полу. Последние две главы своей книги я написала, сидя на полу. Большая часть нашего с Джо разговора о расставании происходила на полу в гостиной. Перед лицом больших проблем мне хотелось сделаться как можно меньше. Я вспомнила, как сидела со своими игрушками под тутовым деревом на Албин-сквер. Как в последний раз видела там Макса. Меня словно затягивал водоворот жизни, и все маркеры времени и пространства слились в воронку наподобие черной дыры со мной в центре. Я вспомнила лицо Лолы на полу клубного туалета в ночь нашего знакомства: «Я скучаю по дому».
Я вышла в коридор, где Глория зачем-то наносила блеск для губ.
– На какой улице в Бетнал-Грин вырос папа? – поинтересовалась я у мамы.
– Не знаю, – ответила она.
– Ты должна помнить. Бабушка Нелли жила там до самой смерти.
– С какой стати мне помнить название? Она умерла двадцать лет назад. Погоди, вот доживешь до менопаузы – забудешь собственное имя.
Глория многозначительно рассмеялась, затем причмокнула блестящими губами.
– Разве у тебя нет записной книжки со старыми адресами?
– С таких древних времен – нет. Может, он есть в адресной книге для рождественских открыток, но я так сразу и не соображу, где она…
Сейчас было не время спрашивать маму, зачем ей отдельная книга с адресами для рождественских открыток.
– Можешь найти точный адрес и написать мне? Я поеду в Бетнал-Грин.
– Его там нет.
– У меня предчувствие. По крайней мере, стоит проверить. Напиши мне адрес.
Когда я приехала на улицу папиного детства, уже наступил вечер, а от него все еще не было вестей. Я пошла вдоль ряда одинаковых таунхаусов с двумя спальнями и белыми оконными рамами, которые вызывали ассоциации с глазурью на имбирных пряниках. Величественные и внушительные дома моих детских воспоминаний в реальности были компактными и стояли впритык. Родители часто смеялись над рассказом, который я когда-то написала в школьной тетрадке, о том, как по выходным ездила в бабушкин «ошобняк». Мне казалось невероятным, что в ее доме целых два этажа.
Я позвонила в дверь с номером двадцать три. Открыла женщина средних лет, с мягкими чертами лица и собранными в пучок волосами. Их цвет переходил от рыжего к белому, отчего голова напоминала шарик карамельного мороженого.
– Здравствуйте, извините за беспокойство… Мой папа пропал и…
– Он здесь, – сказала женщина, приглашая меня внутрь и закрывая дверь. – Он здесь, в безопасности. Проходите.
Я прошла по коридору, совсем непохожему на тот, который остался в памяти: теперь он был выкрашен в кремовые и серые оттенки и хранил следы присутствия другой семьи.
– Папа!
Я подошла к кухонному столу, за которым он пил чай и читал газету. На заднем плане мягко булькали голоса из вечернего телешоу, успокаивающие, как звук кипящего супа. Папа поднял на меня взгляд.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я.
– Пришел повидаться со своей мамой, – сказал он. – Моя мама, Нелли
