Дин, живет в этом доме.
– Уже нет…
Папа вздохнул.
– Господь на велосипеде… Это ее чертов дом! Я знаю его как свои пять пальцев. И не уйду, пока ее не увижу.
– Но, папа, дело в том…
– Чего-нибудь выпьете? – спросила женщина.
– Нет, спасибо. – Я представила, как весь вечер придется уговаривать папу покинуть дом этой незнакомки. Хозяйка поманила меня обратно в коридор, где мы встали у двери. – Простите. Его память… он…
– С моим отцом было так же, – сказала она, кладя руку мне на плечо. Ее заботливый жест застал меня врасплох: я только сейчас поняла, как сильно истосковалась по материнскому утешению. – Я понимаю. Все в порядке, не волнуйтесь. Едва он вошел, все стало ясно. Мы не сказали, что его мама здесь не живет, пытались отвлечь.
– Большое спасибо. Давно он пришел?
– Пару часов назад. Вел себя очень мило и вежливо. Как только мы поняли, в чем дело, то приготовили ему чашку чая и сообщили в полицию, что он здесь.
– Слава богу, он попал к вам. Другие выставили бы его за дверь, и он бродил бы на холоде без телефона.
– Очевидно, он просто растерян.
– Папа родился и вырос здесь с моей бабушкой и братом. Бабушка жила в этом доме до самой смерти.
– Как вы догадались искать его здесь?
– Не знаю, – ответила я. – Наверное, воспоминания о доме детства невозможно стереть. Вероятно, для человека в его состоянии они становятся еще острее и ярче. Ума не приложу, как теперь ему все объяснить…
– Не знаю насчет вашего случая, но моему отцу было намного легче, если мы не спорили с иллюзиями, в которых он жил.
– Я пробовала. Вам не казалось, что вы ему лжете?
– Немного, – ответила она, пожав плечами. – Но мы ведь не поощряли его фантазии, просто не шли ему наперекор.
– Пожалуй…
– Чувствуешь себя глуповато. Зато ему спокойней.
Я кивнула, радуясь, что кто-то наконец меня слушает и не отмахивается от моих слов.
– У вас есть дети?
– Нет.
– Просто подумайте, как бы вы говорили со своим ребенком, если бы у него появился воображаемый друг или он верил бы во что-то неправдоподобное, но дающее утешение. Вряд ли вы навредите ему, подыгрывая. А потом в какой-то момент идея исчерпает себя.
Мы вернулись в кухню, где папа изучал содержимое шкафчиков.
– Пап, что ты ищешь? – спросила я.
– Банку сардин. Обычно она хранит их здесь. Хочу тост с сардинами.
– Давай вернемся в Пиннер, и я его тебе сделаю. Нелли, похоже, сегодня нет. Может, нам лучше уйти? По дороге ты мне расскажешь все о своей маме и об этом доме.
Папа на мгновение нахмурился, а затем повернулся к женщине, на чьей кухне хозяйничал.
– Вы ей передадите, что я приходил? Скажете, что заглянул поздороваться?
– Конечно, Билл. Обязательно передам.
Он кивнул и закрыл дверцу шкафчика.
Я заказала такси до дома, смирившись с грабительской ценой за долгую поездку, лишь бы не раздражать папу еще сильнее в многолюдном метро субботним вечером. Я позвонила маме, чтобы рассказать о случившемся, и она вздохнула с облегчением. Большую часть пути мы ехали в тишине: папа смотрел в окно, загипнотизированный шоссе A40.
– Не знаю, почему мамы не оказалось дома, – наконец произнес он.
– Наверное, сегодня она ходила по делам или с кем-то встречалась.
– Отца не было, потому что он ушел.
– Да.
– Когда мне было десять лет. К Марджори, которая жила на соседней улице. Они оба уехали.
– Верно, – сказала я, вспомнив папины альбомы с детскими фотографиями: там едва ли набралось бы с десяток снимков деда, которого я никогда не знала. Дальше, до конца альбома, на каждом втором снимке пустовало место отсутствующего мужчины.
– Мама до сих пор его ждет, – сказал он. – Думаю, всегда будет ждать. Она стоит у почтового ящика каждый день, когда приходит почтальон, но от папы так и нет вестей. Он не вернется. Мы никогда больше с ним не увидимся и не поговорим.
– Ну вот мы и дома, – весело сказала я, открывая входную дверь и аккуратно возвращая папу в реальность. – Приятно иногда предаться ностальгии, правда?
– Ностальгия – греческое слово, – заявил он, вешая темно-серое пальто на крючок в коридоре. – От сочетания «nostos» и «álgos». Отличное слово. – Он улыбнулся мне. – Я вымотался, пойду спать.
– Хорошо. Я останусь на ночь. Увидимся утром.
– Спокойной ночи, – сказал он и зашагал наверх, держась за перила.
В предрассветные часы, не в силах заснуть, я подошла к папиной книжной полке и взяла этимологический словарь английского языка. Я села на пол, скрестив ноги, прижалась спиной к дивану и открыла на букве «Н».
Ностальгия – от слияния греч. «nostos» (возвращение домой) и «álgos» (боль). Дословный перевод «ностальгии» с греческого – «боль от старой раны».
Раздался звонок в дверь. После папиного исчезновения прошло несколько дней, и я жила с родителями с тех пор, как вернула его домой. Мы с мамой в томительном ожидании сидели за кухонным столом. Папа наверху перебирал книги в своем кабинете, который вскоре ждала перестановка.
– Хорошо, не забудь рассказать ей все как можно более четко и подробно, – говорила я, пока мы шли к двери.
– Да, я помню.
– Нам невероятно повезло получить патронажную сестру, поэтому нужно извлечь максимум из ее присутствия. Пожалуйста, не приукрашивай факты, рассказывая об отце.
– Хорошо, хорошо.
Мы открыли дверь. На пороге стояла женщина с коротко стриженными седыми волосами, одетая в ярко-красное однобортное пальто. Она была невысокого роста, ниже нас с мамой, с маленькими сверкающими карими глазами, носом-кнопкой и ребяческой щелью между передними зубами.
– Здравствуйте, – произнесла она с мидлендским акцентом. – Я Гвен.
– Входите, Гвен, – пригласила я.
– Спасибо. Черт возьми, ну и холодина!
– И не говорите. Я Нина, – сказала я и протянула руку.
Прежде чем ее пожать, Гвен сняла свою флисовую перчатку. Милый и старомодный жест, который сразу же расположил меня к гостье.
– Нина, чудесно. А вас как зовут?
– Мэнди, – ответила мама.
– Мам.
– Не начинай, – прошипела она.
– Ее зовут Нэнси, – сказала я.
– Меня зовут Мэнди.
– Ладно, просто для соблюдения формальностей с документами: ее настоящее имя Нэнси, но она почему-то хочет, чтобы все называли ее Мэнди.
– Отличная мысль! – воскликнула Гвен, снимая пальто. – Я бы хотела изменить свое имя, Гвен мне всегда казалось ужасно скучным.
Мама бросила на меня убийственный взгляд и выразительно округлила глаза.
– Спасибо, – торжествующе произнесла она.
– Красивое имя, Мэнди. Так звали мою любимую тетушку. До чего забавная была леди.
– Это забавное имя, – гордо сказала мама.
– Точно! – отозвалась Гвен.
– Гвен, могу я предложить вам чашку чая или кофе?
– О, чай, пожалуйста. С молоком и ложечкой сахара, если можно.
– Скоро будет, – пообещала я.
– Поговорим в гостиной?
– Да, – сказала мама.
– Вообще-то сначала я хотела бы поговорить только с ухаживающим. Кто из вас ухаживающий?
Мы с мамой переглянулись. Это слово мы никогда между собой не использовали, тем более не обсуждали. Гвен не пробыла здесь и двух минут, а уже ясно дала понять, насколько плохо мы справляемся. Мамино лицо приняло несвойственное ей удрученное выражение. Какое-то мгновение мы обе молчали.
– Полагаю… – начала она едва слышно, – полагаю, я.
– Чудесно. Не возражаете, если мы поболтаем тет-а-тет? А вы, Нина, присоединитесь к нам позже.
Я сидела в кухне и слушала тикание часов, безуспешно пытаясь разобрать голоса в соседней комнате. Я все вспоминала мамино лицо, когда Гвен произнесла слово «ухаживающий». Маме можно было дать множество определений: деловая, организованная, предприимчивая. Надежная мать, веселая подруга, любящая жена. Но никогда – ухаживающая. Она познакомилась с моим отцом очень молодой, и их отношения всегда, так или иначе, определялись разницей в возрасте. Это он выступал в роли ее главного защитника. Когда я была помладше, меня раздражало, как папа вечно оправдывал мамино слегка неразумное поведение. Он был ей предан. Заботился о ней. Ни разу в жизни я не представляла, что настанет время, когда ей придется опекать и защищать его.
Примерно через час в кухню вошла мама и позвала меня. Мы сели рядом на диване, Гвен заняла
