class="empty-line"/>
— Вот оно, — приложив руку, уже согретую теплом его тела, чуть левее солнечного сплетения, сказала она. Сквозь чешую он чувствовал прикосновения не так явно, но это все равно приятно. — Совсем рядом с человеческим и бьется гораздо медленее, так что его трудно заметить… Ты в порядке?
Нет! Да… Более чем. Слишком сложный вопрос. Пожалуй, ему не повредил бы второй мозг, чтобы работать, когда отключается первый. Открыв глаза и прочистив горло, он попытался улыбнуться:
— Пока ты не пытаешься вскрыть мне череп, я совершенно не против.
Вздрогнув, она тут же отняла руки, губы скривились в гримасе боли, но прежде, чем холод коснулся кожи, Ланн схватил схватил ее ладонь и приложил к своей груди снова. Можно попытаться соврать, что это для того, чтобы она лучше запомнила, от каких ран его нужно лечить, бросая все, и плевать насколько это жалкая и очевидная ложь — лишь бы она еще хоть минуту так просидела…
— Все время забываю, что ты не понимаешь шуток, — криво улыбнулся он, не поднимая глаз. — И эта, к тому же, была не лучшая. Прости… и…
О, да гори оно огнем! Если станет хуже, ему даже любопытно, каким образом! Потому что сейчас все что угодно лучше, чем сидеть рядом с ней и молчать!
— И, раз уж тебе удалось найти сердце, которое еще не разбито… оно твое, — выдохнул он и почувствовав, как она снова убирает руки, рассмеялся горько. — Черт, это ужасно прозвучало, да? Просто скажи, что оно тебе не нужно, и я… я клянусь, никогда в жизни больше не заикнусь об этом.
Ланн поднял глаза, но успел заметить только краешек улыбки прежде, чем Сайдири подалась вперед, крепко обняла его и положила голову ему на плечо. Все еще не веря в происходящее, он обнял ее в ответ и что-то глубоко в душе стало на место. Она вернулась к нему. Теперь все будет хорошо.
— Пусть твое сердце останется в груди, — проговорила она тихо и ее дыхание щекотало шею. — Ты нужен мне целым. Ты не представляешь, как сильно. Что мне не нужно, так это твои попытки продать себя по частям.
— Но у меня много полезных частей!
— Не смешно.
— Смешно, просто ты зануда, — обнимая ее крепче, вздохнул он. — Но я почти привык.
Она отстранилась, подняла на него глаза и Ланн подумал, что если однажды ему удастся превратить эту слабую осторожную улыбку в настоящий радостный смех, он будет самым счастливым получеловеком на свете.
— Тебе лучше узнать кое-что прежде, чем мы оба наделаем глупостей, — проговорила она.
— Тебе лучше узнать кое-что прежде, чем мы оба наделаем глупостей, — проговорила она.
Глупости? Это вроде повалить ее на песок и целовать до тех пор, пока она не попросит о большем? Или усадить себе на колени и дать почувствовать, насколько долго он ждал этих слов? Да он ни о чем таком даже не думал!
Но если она так сказала, значит, она думала?
— Мои вещи остались в Дрезене потому, что я покидала его в спешке…
Сейчас ей уже трудно вспомнить, когда она услышала их впервые — кажется, перед приступом на Рубеже. Голоса — знакомые и незнакомые, гневные и грустные, они кричали о смерти и возмездии, умоляли повернуть назад, проклинали и молили. Давление на разум не было чем-то необычным, так что, тряхнув головой, она переступила порог и сцепилась с демонами, как и должна была.
Вернувшись с победой из крепости Рубеж, Сайдири обосновалась в Дрезене, как и обещала своим солдатам. Город процветал: дороги стали безопасны, торговые пути из Мендева в Устлав сдвинулись ближе к Дрезену, поскольку так караванам не нужно было проходить через Нумерию, многие из приезжих решили обосноваться здесь, а ближайшие соратники, напротив, разъехались. На короткое время территория Мировой Язвы стала самым безопасным местом на Голарионе — отряды крестоносцев патрулировали земли, уничтожая оставшихся демонов и поддерживая порядок на дорогах, командор заключала сделки и вела переговоры с соседними королевствами, ангелы Страж-Камней покинули свой пост с позволения королевы Мендева.
Все было хорошо.
Но недолго.
Когда Сайдири снова услышала голоса, она решила, что это демоны. Это было ясно, как солнце над песками! Кому еще нашептывать ей об опасностях, предательствах и убийцах за поворотом? Вот только убийцы действительно ждали за поворотом, а предательства и правда случались…
— То были трудные времена: друзья оборачивались врагами, враги носили маски друзей, — она покачала головой, но все еще держала его за предплечья теплыми ладонями. — Любой выход в город мог закончится нападением из толпы, в штабе тоже было небезопасно. Тогда-то я и разменяла свою улыбку на… — она подняла руку и погрузила пальцы в копну поседевших волос, — это.
Со временем она приняла это как странную, но неотъемлемую часть себя, потому что ни свитки, ни зелья, ни амулеты, ни лучшие жрецы на континенте не могли остановить то, что с ней происходило. На неделю или две голоса замолкали, но вскоре возвращались снова. Сайдири видела слишком много сломленных солдат, чтобы не понимать, что есть вещи, которые нельзя вылечить ни магией, ни словом божьим.
— Я думала, что схожу с ума, — рассеянно погладив Ланна по плечу, проговорила она. — Капитан был одним из немногих, кто говорил, что с этим вполне можно жить, что таких ветеранов много…
Она стала теперь одной из них: тревожной, подозрительной, агрессивной. День за днем она пыталась отыскать источник. Растрачивая свитки обнаружения десятками, она до последнего верила, что это порча или проклятье, или чары. Но жизнь медленно превращалась в хаос, от которого она спасла землю, но не уберегла собственный разум, пока наконец в один далеко не прекрасный день она не обнаружила себя посреди Дрезенской площади над трупом ни в чем неповинного коменданта.
Беднягу воскресили на средства храма Иомедай. Сайдири ушла из города той же ночью.
Когда Ланн нашел ее, она была не одна уже слишком долго, и ей пришлось заново учиться слышать кого-то, кроме своих демонов. Но, в конце концов, если она не могла доверять себе, она должна была доверять кому-то другому. И Сайдири предпочла слушать его, и вернулась за ним потому, что ей действительно нужно с ним разговаривать. А он-то думал она шутит…
— Последние три дня их нет, и если это не совпадение, то они отступили
