что она встречается с иноверцем – или вообще с кем угодно.
Я качаю головой.
– Но если она знала, что ей нельзя встречаться с парнем, который не исповедует ислам, почему она едва меня не поцеловала? Так ведь нечестно. Не можешь ни с кем встречаться – я понимаю. Не хочешь – тоже. Не можешь встречаться с человеком другой веры и не хочешь этого делать – тоже вполне объяснимо. Но если твой лучший друг признается тебе в любви, нельзя вести себя так, будто ты уже его девушка, нельзя останавливаться в полушаге от поцелуя, а потом отворачиваться и говорить, что все это было ошибкой.
– Мне так жаль, солнышко. Мне правда жаль.
– Да ну и ладно. – Я стираю с запястья остатки шоколада. Несколько крошек падает на простыню. Но я слишком устал, чтобы об этом беспокоиться.
– Не ладно, – возражает мама. – Послушай. Мне сейчас нужно уехать – забрать украшения у организатора праздника, – но потом я весь день буду дома. Давай что-нибудь придумаем. Ты, я и Софи. – Она наклоняется вперед и сжимает мне щеки. – Мы это преодолеем. Обещаю. И кстати…
Я нерешительно поднимаю на нее глаза.
– Ты должен собой гордиться, – продолжает мама. – Посмотри, как многого ты добился. Твоя речь. Твоя работа по защите прав. Твоя смелость – без нее ты не признался бы Майе в своих чувствах. Это было очень смело.
– Сейчас мне так не кажется.
– А зря. Джейми, я знаю, ты считаешь себя этаким неловким парнишкой, который никогда не знает, что сказать, и вечно все портит…
– Негативный внутренний диалог, да-да…
Мама устало улыбается.
– Я не буду даже продолжать. Но хочу задать один вопрос.
– Давай.
– Почему ты считаешь себя странным и неловким?
– В каком смысле?
– У тебя есть доказательства этому? Почему ты думаешь, будто все портишь?
– Ну… – Я смотрю на нее. – Например… меня стошнило на твоего начальника.
– Было такое. Но посмотри, сколько вокруг людей, на которых тебя не стошнило.
– Довольно низкая планка того, что можно считать успехом.
– Просто пойми: ты сам это придумал. Именно ты выбираешь моменты, которые следует запомнить. Почему одно-единственное собеседование должно стать решающим? Может, у тебя утро не задалось. Может, ты за завтраком съел что-то не то. Что угодно могло случиться! Посмотри, чего ты с тех пор добился. Агитация, ролики, тост. Тост был потрясающий, позволь напомнить.
– Потрясающий? Ну да…
– Вот ты и улыбаешься. – Мама треплет меня по щеке. – Потому что знаешь: ты всех сделал.
– Ладно. – Я закатываю глаза. – Я всех сделал. Потому что я прирожденный оратор, который воодушевляет толпы и которого никогда не тошнит на других людей. Довольна?
– Верно, – твердо говорит мама. – Воодушевляешь. И да, довольна.
Мне не хочется плакать. По-моему, у меня уже мышцы в глазах не могут больше сокращаться. Но пара слез все равно катится по щекам.
– Я люблю тебя, мам, – выдавливаю я.
Она целует меня в лоб.
– И я тебя.
Когда она уходит, Бумер убегает следом за ней, а меня оставляют последние силы. Но стоит мне упасть на подушку, как телефон жужжит, оповещая о новом сообщении. И еще раз. Я снимаю его с зарядки, сердце колотится где-то в горле…
Это бабушка. Ну конечно. Не то чтобы я ждал…
Ну да.
Бабушка: Привет, солнце! Хотела сказать тебе, что некая фотография уже исчезла из аккаунта Россума! Всего-то и нужно было, что пригрозить удалить все, что касается избирательной кампании, с моей личной страницы. Твой двоюродный брат сразу проникся осознанием важности момента. Оказывается, через два дня выборы, к которым он хотел привлечь внимание. Кто бы мог подумать. Сейчас я пишу письма на Buzzfeed, Hypable и Upworthy
Я кидаю телефон под подушку. Боже. Этот снимок уже и до Upworthy добрался? И до Hypable?
В дверь стучат.
– Пусти-и, – по-утреннему хрипло требует Софи.
Я сажусь, скрестив ноги, и зеваю.
– Не заперто.
В дверях появляется Софи в пижамных штанах и топе, на части волос еще держится укладка для бат-мицвы, на части отпечаталась подушка. Под мышкой у нее открытая картонная коробка.
– Папа прислал вафли, – говорит она. – Их доставили за ночь. Стоило все это миллион, наверное. Держи. – Она ставит коробку на кровать у моих ног, потом падает рядом с ней. – Нужно их съесть, что ли. Или типа того.
– Мне нравятся вафли. – Я беру две упаковки, одну передаю Софи, потом опускаю коробку на пол. Софи хмуро смотрит на свою вафлю.
Так. Пора собраться. Моя сестра явно свалилась в то мрачное настроение, которое наступает после бат-мицвы. А значит, заслуживает любящего старшего брата, а не рыдающую размазню.
– Ну как, что-нибудь изменилось? – спрашиваю я. – Ты теперь взрослая женщина…
– Заткнись. Что там у вас с Майей?
У меня сердце уходит в пятки.
– Нам необязательно об этом говорить.
– Ну уж нет. Я проснулась в непотребную рань утром после бат-мицвы и принесла тебе вафли. Рассказать мне все – меньшее, что ты можешь сделать после такого подвига. Мама молчит.
– Там нечего рассказывать.
Софи смотрит на меня уничижительно.
– Значит, ты не провел последний час вечеринки в мою честь, прячась в маминой машине?
– Прости. Я не хотел…
– Джейми! Я не против! Но я волнуюсь. И пытаюсь поддержать тебя.
– Это так не работает. Ты – младшая сестра, я – старший брат. Это мне полагается тебя поддерживать. К тому же это была вечеринка в твою честь, а я все испортил…
– Ты ничего не испортил. – Софи придвигается ближе. – Заткнись и расскажи уже, что произошло.
– Тебе не кажется, что я не могу выполнить эти две просьбы одновременно?
Она пихает меня.
– Я начну: вы с Майей поцеловались…
– Нет! Мы не целовались. Просто так кажется.
– Ладно. Вы почти поцеловались.
– А Мэдди в этот момент нас сфотографировала. Я ее не видел.
– Она ужасно расстроена, – сообщает Софи. – Вчера она заметила, что Гейб тебя ищет, и пошла за ним на улицу. Ты правда нравишься ей, Джейми.
– Тогда зачем ей фотографировать меня с другой девчонкой?
– По-моему, она об этом вообще не задумывалась. Просто сделала снимок и скинула в общий чат…
– И Гейбу…
– Гейб отдельно попросил.
– И Мэдди ему скинула.
– Она не знала, что он превратит эту фотографию в часть кампании! – Софи вскидывает ладони. – Честное слово, она очень расстроена.
– Да все в порядке, – говорю я своей едва надкушенной вафле. – Точнее, все не в порядке, Майя вряд ли вообще теперь будет со мной разговаривать. Но виноват во всем Гейб, а не Мэдди.
– Думаешь, Майя не вернется? – опечаленно спрашивает Софи.
– Давай посмотрим, что она сказала. Ах да: «Мы не можем быть вместе. Никогда».
– Джейми, мне так жаль.
– Нет, это мне жаль. Утро после бат-мицвы, а ты вынуждена вникать в подробности этой драмы.
Софи вздыхает.
– Драмы – боль.
– Ты даже не представляешь.
– Представляю.
– Ну да, – слабо улыбаюсь я. – Твои подружки и правда самую малость драматичны.
Она молчит.
– У вас все хорошо? – спрашиваю я, разворачиваясь. – Вы-то не ссоритесь?
– Нет, в нашей банде драме нет места, – говорит Софи и после паузы добавляет: – Дело в Тессе.
– Ах, ну да. Та, у которой подозрительный парень. Фу. – Я морщусь. – Прости, Софи. Это, наверное, ужасно. Я не представляю, что чувствовал бы, если бы Дрю или Фелипе встречались с кем-то мерзким.
– Бог мой, Джейми. – Софи сжимает щеки ладонями. – Ты сейчас промахнулся мимо смысла моих слов на миллиард световых лет.
– Промахнулся… – Я с недоумением смотрю на Софи. Она изучает свои колени. И тут я понимаю. – Тесса. Ой. Софи!
Она вспыхивает.
– Маме не говори, хорошо?
– Конечно нет. Но, Софи… – Я выпрямляюсь и придвигаюсь к ней ближе. – Значит… ты и Тесса. А вы?..
– Нет, – морщится она. – Это просто дурацкая влюбленность.
– Не вижу ничего дурацкого. – Я изучаю ее профиль. – Она знает?
– Никто не знает.
– Понятно. Ух ты. И ты… ну… расскажешь всем?
– Мне не нужно признание или еще что-то. Не знаю. – Она неуверенно пожимает плечами. – Это неважно. Я просто хотела сказать, что отчасти понимаю тебя в истории с Майей…
– Софи! Это
